Иногда мысль о том, что это бесполезно, что на возвращение Ани никак не повлияют ни мысли, ни чувства, ни воспоминания, ни четное или нечетное число столбов, прорывала заслон холода и отчужденности внутри. Тогда ее, казалось, заполняла горячая, горькая лава, и Марина замирала, судорожно пытаясь сделать вдох, пока это не удавалось. Тогда замершее было время продолжало свой ход, даже немного ускорялось. Время стало ее союзником – и главным врагом. Чем дальше катились его волны, тем легче ей становилось справляться с потоками внутренней горячей лавы. Она становилась настоящим мастером в этом деле, и, сидя на совещаниях, уже не хотела вскочить, опрокидывая стол на взволнованных инфоповодами и заголовками людей, и закричать: «О чем вы вообще говорите? Моя дочь все еще не вернулась домой!» Здесь время работало на нее.

Но чем больше времени проходило, тем дольше об Ане не было никаких вестей.

Марина читала сводки происшествий, статистику, историю громких пропаж и еще более громких возвращений каждый вечер, чтобы хоть чем-то себя занять. Она знала: после нескольких недель отсутствия вероятность увидеть пропавшего живым и здоровым близка к нулю. Да, она хорошо это знала, вот только знание, информация, логика – все это больше не имело значения.

Она читала истории Наташи Кампуш, Джейси Дьюгард, жертв Мохова, и думала: пусть лучше так. Только бы она была жива. Пусть похититель не обидит ее слишком сильно. Пусть прямо в этот самый момент она усыпит его бдительность, заметит неплотно закрытую дверь или неосторожно оставленный без присмотра тяжелый предмет. Пусть превратит голову похитителя в кашу. Пусть не побоится использовать случай и найдет выход.

Марина старалась не думать о десятках, сотнях историй, герои которых так и не дождались своего случая.

На поверхности озера появился тонкий ледок, и в воздухе висел мороз, похожий на этот лед, такой же прозрачный и ломкий. Марина вдруг осознала, что дремлет, привалившись к скамейке, и вяло подумала о том, что на улице не настолько холодно, чтобы умереть легкой и приятной сонной смертью.

Несколько ночей до этого она практически не спала, а вот теперь – сумела уснуть.

Ей даже снился сон.

Она шла по берегу моря, по самой кромке волн, и чувствовала, как языки пены облизывают ступни. Была ночь, и от темноты волн исходила неясная угроза. Глубина волновалась, раскатывалась, рокотала, волны создавали маленькие завихрения и водовороты, и Марина подходила ближе и ближе к ним, чувствуя, как вода доходит до щиколоток, а потом и коленей. Марина чувствовала: идти дальше нельзя, но все равно шла, как будто подчиняясь зову кого-то, кого не послушать было нельзя.

В темной глубине у ее ног, казалось, дно резко обрывалось головокружительной пропастью, в которой мерцали, мигая, теплые соленые огоньки. Огоньки разглядывали Марину парами, и во сне она четко знала: это глаза существ, которые вот-вот устанут просто смотреть и поднимутся на поверхность.

Она видела, как ближайшая пара глаз, крупных и оранжевых, моргнула и начала свой путь наверх – медленными, плавными спиралями. Что-то темное, большое и, вероятно, скользкое, двигалось к ней, а она ничего не могла сделать – только стояла, бессмысленно глядя в темноту, прислушиваясь к неумолимому плеску.

Марина открыла глаза. Поднялся ветер, и еще не взятая льдом вода у берега плескалась, как будто пыталась перелиться через край.

Пошатываясь, Марина поднялась со скамейки, поймала на себе взгляд модно одетой молодой матери с черной коляской. Мать торопливо отвела взгляд в сторону и стремительно покатила коляску прочь. Вот как теперь она выглядит со стороны – как кто-то, от кого стоит держаться подальше, когда гуляешь в парке с маленьким ребенком.

Марина провела рукой по волосам. Корни отросли, но она не ходила к парикмахеру. Просто не могла заставить себя прийти туда, где, возможно, уже все было известно (Как ты справляешься?) или не было неизвестно ничего (Куда Аня думает поступать?). Искать нового парикмахера не было сил.

Она больше не носила линзы, потому что это – не лучший выбор для того, кто может расплакаться в любой момент, а вот очки – дополнительная защита от мира.

Еще недавно Марина радовалась, ловя на себе взгляды коллег или даже случайных прохожих на улицах, а теперь ей было страшно подумать о том, что кто-то может на нее посмотреть. Недавно она опоздала на встречу, потому что, только дойдя до метро, обнаружила, что надела под брюки, открывающие щиколотки, разные носки.

Вспомнив об этом снова – разные носки, взгляды людей, хихиканье, – Марина вдруг ощутила острый, алогичный прилив злости при мысли об Ане. Это Аня виновата во всем, что происходит, Аня ушла, чтобы наказать ее, и Аня наверняка наблюдает за ней откуда-то и смеется, смеется, смеется…

Марина остановилась, глубоко вдохнула – вдруг очень сильно защемило сердце, и, опускаясь на ближайшую скамейку, она испугалась, что не сможет встать. Она сидела там, наверное, с полчаса, дрожа и обливаясь ледяным потом, и, может быть, просидела бы и дольше, если бы та самая мама с черной коляской – кто вообще придумал делать их черными – не подошла к ней.

– С вами все в порядке? Может быть, вызвать скорую?

– Нет-нет, спасибо вам… Со мной все хорошо.

Отводя в сторону взгляд, стараясь не смотреть ни в обеспокоенное лицо женщины, ни в белый, кружевной зев коляски, Марина встала на подламывающихся от слабости ногах и побрела в сторону дома.

Она чувствовала себя старой – а ведь еще несколько месяцев назад старость пугала ее, но казалась далекой, нереальной, зыбкой, как море из недавнего сна.

Уже зайдя в подъезд и поднимаясь по лестнице, Марина поняла, что на верхней площадке кто-то дожидается ее, но продолжила подниматься медленно. Больше она не неслась стремглав, надеясь и не веря. Теперь она знала: куда разумнее растягивать момент неизвестности, ведь нельзя знать, когда в следующий раз перепадет еще один такой.

На лестничной клетке стояла Маргарита Михайловна – Анина учительница. Короткие волосы какого-то облезло-заячьего, серо-коричневого цвета, блекло-голубые глаза за огромными стеклами круглых очков, меховая шапка, надвинутая на лоб, пальто в катышках ворса.

Еще на родительских собраниях Марина не раз размышляла над тем, стала ли Маргарита Михайловна учительницей из-за своего внешнего вида или, наоборот, это внешний вид налип, нарос на нее, как вторая кожа, уже после того, как она решила стать учительницей? Возможно, до этого решения Маргарита Михайловна, которую звали тогда просто Ритой или даже Марго, носила легкие платьица или рваные джинсы. Но вряд ли, конечно.

Марина знала, что у Маргариты Михайловны есть муж и двое детей. То, что она никогда не видела их ни в школе, ни за ее пределами, усиливало ощущение мистификации. Ухватив такую женщину взглядом в толпе, Марина никогда бы не подумала, что она может быть счастлива в браке. Впрочем, кто сказал, что наличие мужа и детей автоматически делает тебя счастливицей? Марина зябко передернула плечами, хотя после подъема по лестнице ей сделалось жарко.