Она открыла «Дом, в котором…», очень толстую книгу, о которой прежде никогда не слышала, и начала медленно листать, внимательно просматривая страницы. Спустя полчаса она поймала себя на том, что увлекается, вчитываясь в текст. Книги-помощники, кажется, легко превращались в книги-ловушки, и она заставила себя не отвлекаться от поиска обведенных букв. На этот раз на это ушло много времени, но в конце концов она нашла фразу: «В любом сне, детка, главное – вовремя проснуться».

Она выписала все три фразы на листок, подчеркнула нужные слова, обвела буквы и взяла следующую книгу – «Последнюю битву». По крайней мере, она была маленькой. Но ее пришлось долистать до самого конца, до слов: «Учебный год кончен, каникулы начались». Марина бросила взгляд на часы, отбросила со лба прядь и почувствовала, что она влажная. Она взяла следующую книгу – «Поворот винта». После «Дома, в котором…» большие книги ее пугали.

«Есть такие пути, куда я пока еще не смею ступать».

Чтобы не упустить обведенные буквы, книги приходилось листать очень тщательно, не пропуская ни одной страницы. Несколько раз Марина увлекалась текстом, и тогда приходилось возвращаться назад.

Ей хотелось спать, глаза болели, и, видимо, поэтому она не смогла противиться следующему тексту и начала читать «Питера Пэна и Венди». В последний раз Марина читала эту книгу, когда Аня была совсем маленькой, и уже ничего не помнила о родителях Дарлингов. Сцену, в которой мистер Дарлинг подсчитывает расходы у постели только что родившей Венди жены, чтобы понять, могут ли они оставить девочку в семье, она прочитала с изрядным недоумением.

К счастью, почти сразу после нее она наткнулась на: «А видел ты когда-нибудь карту собственных мыслей?» Выписав это на листок, она встала, потянулась – что-то в спине хрустнуло – и подошла к окну. Уже совсем стемнело, и во дворе зажглись фонари. Через круг их света, нервно озираясь, пробежала толстая кошка. Сверху она казалась приплюснутой и напоминала ложку с ручкой-хвостом. Порыв ветра трепал черный пакет, прочно зацепившийся за ветку дерева перед окном. На стекле появились первые дождевые капли.

Марина сделала кофе, помассировала виски, вернулась к столу и подвинула к себе «Сто лет одиночества». «Мир был еще таким новым, что многие вещи не имели названия, и на них приходилось показывать пальцем».

Это все не имело смысла. Она взяла еще одну бумажку, ядовито-салатовый стикер с магнита на холодильнике, и записала:

А – схватывается;

Т – достать;

О – вовремя;

Ь – начались;

Ю – смею;

Д – когда-нибудь;

П – показывать.

Вовремя начались. Смею достать когда-нибудь.

Смею вовремя достать, когда-нибудь показывать.

Она попыталась сложить что-то осмысленное из выделенных букв.

Юта. Ад. Под. Пад. Топь. Пью. Таю. Пью Ад. Таю Ад.

Независимо от того, нужно было складывать слова или буквы, в списке оставалось еще четыре пункта – а значит, еще четыре слова, четыре буквы, четыре цитаты. Может быть, стоило идти как раз от цитат? Марина попыталась прочитать их вместе в разном порядке – в любом случае получалась бессмыслица.

И все же она была готова решать эту загадку бесконечно, потому что это было гораздо лучше, чем…

В дверь позвонили. Она оставила свои записи и пошла открывать нарочито медленно, но в коридоре не выдержала, рванусь вперед, открыла…

Сначала она его даже не узнала. В конце концов, несколько лет они не виделись. Он успел отрастить бороду, и прежде Марина не обращала внимания на то, насколько это может изменить человека. Воспаленные прожилки желтоватых глазных белков, огрубевшие красные руки, лихорадочный взгляд. Он плохо выглядел – и, наверное, сейчас думал о ней то же самое.

– Привет. – Его голос звучал хрипло, прокурено, незнакомо. Она подалась вперед и почувствовала его запах, и это было странно, потому что запах совсем не изменился. От него пахло чем-то пряным, похожим на дорогую туалетную воду. Но Марина знала: никакая это не туалетная вода, потому что он пах так все время, даже по утрам, даже ночью. Запах ни одного из ее любовников по утрам никогда не нравился ей так, как нравился его. Иногда – и даже в последние годы – она вдруг натыкалась на этот запах в метро и замирала, как дикий зверь в свете фар.

Он обнял ее – неловко, как будто забыл, как и зачем люди это делают.

– Они ко мне приезжали. Я сказал им, что ничего не знаю.

– И ты правда ничего не знаешь?

Он отстранился. Темные брови страдальчески сморщились, и Марина вдруг увидела, что в них появилась седина.

– Ты что, правда думаешь, что я мог бы?.. А, черт с ним. Мне можно зайти?

Она молча посторонилась, пошла на кухню, слушая щелчок двери за своей спиной и его тяжелые шаги. Он не разулся, но это в кои-то веки не имело значения. Ставя чайник, Марина подумала о том, как взволновал бы ее звук этих шагов за спиной прежде – но не теперь.

– Зеленый или черный?

– Зеленый. – Максим помедлил, прежде чем ответить, и Марина вспомнила, что раньше он всегда пил только черный чай.

– Что это у тебя тут? Для статьи?

– Да. Для статьи. – Она сгребла записи со стола, положила под стопку книг, отодвинула к стене.

Вода в чайнике закипала мучительно медленно, и Марина прислонилась спиной к столешнице. Садиться рядом с Максимом не хотелось.

Он кашлянул:

– Что-то новое известно?

Она пожала плечами:

– Они проверили ее дорогу до школы. Опросили одноклассников. Говорили с учителями, одноклассниками, охранниками… Проверили ее компьютер и планшет… Они… Ничего не нашли. Пока что ничего не нашли.

– Я видел ориентировки у нас в районе. Когда заезжал на старую квартиру… Вещи бросить. Это кто расклеивал?

– Волонтерская организация. Они обходили улицы. Проверяли подвалы, стройки. Парк… Я с ними на связи.

– О. – Он придвинул к себе чашку. – Это хорошо.

– Ты долго ехал. Ведь ты не вчера узнал о том, что?..

– Я прилетел сразу, как смог. Правда. Сразу, как смог. Я не в России был, а интернет… Кстати, ты что, поменяла номер?

Дурацкое оправдание – он даже не старался быть убедительным. Марина вспомнила, каким красноречивым он мог быть когда-то. Какими красноречивыми они оба могли быть когда-то. Теперь красноречивым было только их молчание.

Она отпила глоток чая, и на глазах выступили слезы: чай был слишком горячим. Максим последовал ее примеру, с пристуком опустил чашку на стол, поморщился.

– Они проверили ее дневник или что-то вроде того?

Чашка была действительно горячей. Жгла руки не хуже пламени свечи.