Я вам как-то обещал рассказать про деда Парамона, я помню.

Вообще-то тогда, в девятнадцатом, никто его еще не звал «дедом» – не дожил еще до таких лет. Дедом стали его называть позже, когда я подрос и вступил в пионеры, а он соответственно состарился.

В девятнадцатом году он был еще не дед, а крепкий мужик шестидесяти с небольшим годочков: косая сажень в плечах, шевелюра буйная, и ни в волосах, ни в усах-бороде почти что и нет седины (это потом, когда я подрос, появилось немало седины, а к семидесяти он уже был седой как лунь – правда, почти по-прежнему крепкий). Вся деревня знала, что он втихомолку похаживает к солдатке Насте – мужа у нее убили на Первой мировой, и жила она немножечко вольно. Именно что немножечко, в меру, не выходя за пределы кое-каких деревенских приличий. Правда, разговоров о ней и Парамоне почти что и не было, не то что о других подобных парочках – о Парамоне старались особенно не сплетничать, прекрасно зная его, выражаясь современным языком, репутацию. Некоторые даже говорили, что он снохач, но эту сплетню произносили вовсе уж на ухо и далеко не каждому, опять-таки учитывая репутацию Парамона – мог, узнав, на сплетников всерьез осерчать, а из этого ничего хорошего не получилось бы – понятное дело, для сплетников… Издавна считалось, что рассердить Парамона – боже упаси…

Хозяин он был крепкий, справный, с батраками. Пять лошадей, десятка два коров, свиньи, всякая птица, даже полдюжины ульев. Засевал немаленький клин ячменем. Сына со снохой он отселять не стал – поставил им новую избу на своей немаленькой усадьбе, так и жили. Ну, таких крепких хозяев у нас в деревне хватало.

И отличался от них Парамон тем, что знал. В Сибири таких людей, сами прекрасно знаете, никогда не называли колдунами. Колдуны – это в России. В Сибири всегда говорили: «Знает он что-то такое». И никак иначе. Так уж испокон веку повелось.

Вот и Парамон знал. О чем мы, детвора, узнавали очень рано, едва входили в соображение. И, как взрослые, относились к нему, как бы объяснить… Нет, не то чтобы с таким уж страхом. Очень уважительно, что ли, – хотя да, с ноткой боязливости.

О том, как он свои умения проявлял, рассказать можно много, но поскольку мы занимаемся чисто военной жутью, как вы это назвали, я в подробности вдаваться не буду. Уточню лишь: порой такие люди бывают откровенно злыми – и вот их-то по-настоящему боялись (но бывало, правда, не в наших местах, что кончали они плохо – поди потом догадайся, чья пуля из тайги прилетела…). Случалось, злые за хорошее вознаграждение делали людям что-то скверное, иногда – очень скверное. Насылали всякие беды-невзгоды, хомуты накладывали. Знаете про хомуты? Ну вот. Сейчас знаткие люди, такое впечатление, практически повывелись, а когда-то, на моей памяти, не так уж редко попадались, особенно в глухомани наподобие нашей тогдашней.

По-всякому оборачивалось. Вот, скажем, крепенько возненавидели друг друга по каким-то причинам два соседа. Или парни не поделили девку, и ни один отойти в сторонку не хочет. Кто так и будет справляться со своими обидами собственными силами, а кто с темнотой проскользнет к злому, ну, или злой. Разные люди бывают. Кто-то на что угодно готов, чтобы врагу своему насолить покрепче, и в средствах не стесняется, благо – чужими руками.

Так вот, про Парамона давно и достоверно было известно: заказов он (выражаясь сегодняшним словечком) никогда не принимает. Правда, это не значит, что он не сделает ничего плохого тому или той, кого по каким-то своим побуждениям крепенько невзлюбит. Делал, и еще как. Правда, до крайностей, до смертей или там смертельных недугов никогда не доходило: скот падет, птица передохнет ни с того ни с сего, грыжа неожиданно вылезет, боровчан[8] вдруг ошалеет, с цепи сорвется и хозяина порвет, чего за ним отроду не водилось, мужик в своем дворе на собственные вилы напорется, причем не по пьянке, а в трезвом виде, или оступится на крыльце так, что ногу сломает. Примерно так.

Делал он иногда и что-то доброе. Скажем, пропала у мужика корова, как ни искал, не нашел. Пошел к Парамону, тот своим умением определил, где именно она блукает – в том самом месте ее хозяин и отыскал. Или приходит к нему девка и слезно жалуется на парня, что проходу ей не дает, охальничая напропалую, по-нынешнему, беспредельничая. Парамон его малость покритиковал на свой манер, так, что тот с девками стал тише воды ниже травы, да и прочие свои выходки забросил. От пьянства людей заговаривал, если жена пьяницы упросит. Или вот… В Первую мировую очень уж расплодились в наших местах волки – бывает такое в войну, вообще при каких-то серьезных бедствиях. Скот на пастбище резали, на людей пару раз нападали. Пошли к Парамону. Уж никто не знает, что он там делал, но через пару дней волки из наших мест пропали напрочь, словно дружненько откочевали куда-то – а ведь им такое поведение совершенно не свойственно…

Ну, предположим, в истории с волками Парамон не просто «для блага опчества» старался, в первую очередь преследовал сугубо личную выгоду. Его коровы ходили по тем же пастбищам, и одну из них обнаглевшие волки зарезали. Но какая разница, что им двигало, если от того, что волки ушли, была большая польза всей деревне?

Вот такой он был, Парамон, только прежде чем рассказать ту историю, поговорим немножко о революции и колчаковщине. Хочется поговорить старику – тем более что тема вовсе не отвлеченная: помогает кое-что понять в происходившем.

Перестроечная гласность бушует вовсю – форменное цунами. К превеликому сожалению, во всем, что выплескивается печатно, кроме прямой лжи, хватает и подтасовок, и верхоглядства.

Возьмем взятие большевиками Зимнего. Пишут, что не было никакого такого героического штурма, так красочно показанного в фильме Эйзенштейна. Что большевики, можно так сказать, просачивались в Зимний маленькими группами через многочисленные «черные ходы», а когда их набралось достаточно, разоружили защитников дворца. И погибло в стычках всего-то несколько человек, меньше десятка. Отсюда вытекает, что это была не Октябрьская революция, а Октябрьский переворот.

Открыли Америку, называется! Еще во второй половине пятидесятых порой выходили книги, где все так и называлось – Октябрьский переворот. Так и писали. И диссиденты тут ни при чем – не было тогда такого понятия. Книги издавались официально, проходили цензуру, но не боялись и не стыдились слова «переворот». Те, кто с видом первооткрывателей шумят, что это был всего-навсего переворот, даже не задумываются, что это они не коммунистов в чем-то уличают, а наглядно показывают все ничтожество и бессилие Керенского. Никто за него всерьез не пошел драться, в Зимнем нашлась горсточка юнкеров да баб-ударниц из женского батальона Бочкаревой. Пришли красногвардейцы, цыкнули, выражаясь строчкой Маяковского: «Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время!» – и обрушилось никому уже не интересное Временное правительство, как пьяный в канаву…