Что гораздо интереснее, у генетических двойников не только внешность одинаковая. У них также похожи характер, темперамент и даже судьба.

– Да не приведи бог! – поежилась я.

И запотевшее зеркало на стене, разделяющей два гостиничных номера, вдруг показалось мне прорубью, из которой ощутимо потянуло холодом.

Я вернулась в номер и, торопливо натягивая джинсы и свитер, думала о женщинах с бровями оригинального рисунка «квадратный корень». Возраст у них разный, это несомненно. Зато лицо одинаковое. А как насчет судьбы?

Ну-ка, подумаем… Марина улетела в Ниццу с мужчиной, который много старше, чем она. А Герофила была тут с любовником, о возрасте которого ничего нельзя сказать наверняка, но до старческой немощности он еще точно не дожил.

– Я вижу уже три совпадения: Ницца, тайная связь и большая разница в возрасте с любовником! – быстро и безрадостно подсчитал мой внутренний голос.

Я бы предпочла найти побольше расхождений, а не совпадений. Мне не хотелось думать, что Марине грозит в той или иной степени повторить трагическую судьбу ее двойника – Герофилы. Умереть в объятиях любимого человека – это, возможно, гораздо лучшая участь, нежели неприкаянная смерть в одиночестве, но славной восемнадцатилетней девушке вообще незачем торопиться на тот свет!

Я достала фотографию покойной старухи и вновь внимательно рассмотрела ее, стараясь найти еще какие-то различия между этим лицом и тем, что я видела на снимке, оставленном мне матерью Марины. Понятно, что тут мертвая старуха, а там живая девушка, но, может, есть что-то еще?

– Ну конечно! У них волосы разные! – внезапно воскликнул мой внутренний голос.

– Действительно, волосы! – повторила я, не имея в виду очевидную разницу в цвете волос двух женщин.

У Герофилы они были довольно короткие, до середины шеи. Вероятно, задорную асимметричную стрижку с неровными прядями старушка сделала для того, чтобы казаться моложе. У Марины же волосы были длинные, ниже плеч, очень красивые и ухоженные.

Я крепко задумалась о том, важно ли это, и не услышала деликатного стука в дверь. А горничная Мари, не услышав ответа, открыла дверь своим ключом.

Я увидела величественно вдвигающийся в номер пышный зад, увенчанный белым бантом крахмального фартука, и энергично натянула свитер, в рукавах которого надолго застряла на время раздумий. При этом фотография, которую я уронила на кровать, спорхнула на пол.

Вслед за горничной в номер въехала дребезжащая двухэтажная тележка, в нижнем ярусе нагруженная чистящими средствами и приспособлениями для уборки, а в верхнем – полотенцами. Я попятилась, освобождая место для горничной с ее обозом, дощатый пол под моими ногами скрипнул, и Мари обернулась на звук:

– О! Пардон, мадам! Я думала, номер пуст!

– Все в порядке, Мари, я уже ухожу! – успокоила ее я, собирая в охапку разбросанные по полу вещички.

Чулок, болтавшийся на торшере, сквозняком отнесло на ковер. Мы с Мари нагнулись за ним одновременно, но я оказалась проворнее. Пышнотелая горничная застыла в некомфортной позе с согнутой спиной и опущенной рукой, точно в глубоком поклоне. Я было подумала, что бедняжку прихватило радикулитом, но тут Мари плачущим голосом воскликнула:

– О господи! Откуда тут ЭТО?!

– Что? – Я тоже наклонилась и заглянула под кровать.

Судя по тону Мари, там могла лежать динамитная шашка или гремучая змея!

Но нет, «это» оказалось всего лишь снимком мертвой Герофилы. Я виновато подумала, что такая фотография и вправду может напугать чувствительную даму, а потом вдруг вспомнила, что горничной это шокирующее зрелище не в новинку. Ведь именно Мари нашла тело в соседнем номере!

– Это она? – подняв фотографию и разогнувшись, спросила горничная. – Наша Герофила?

Она перевела взгляд с фотографии на меня, и я пожала плечами:

– Вам виднее!

– У нашей были длинные волосы! – с важностью и какой-то странной гордостью сообщила Мари, возвращая мне фото. – Они стекали с подушки, как серебряная волна!

– Серьезно? – Я снова пожала плечами, спрятала снимок и повесила сумку на плечо.

Мари посторонилась и пропустила меня.

Ожидая в коридоре неторопливый лифт, я слышала, как горничная в моем номере мелодичным басом напевает что-то из Бизе. Кажется, «сердце красавицы склонно к измене».

– И к перемене! Как ветер в мае! – машинально подпела я.

На улице был март, но тоже ветреный. Я пожалела, что не оделась теплее, и подумала, что после завтрака надо будет вернуться в номер за плащом.

Кондитерская на другой стороне улицы манила меня теплым светом уютной лампы на столе, покрытом плюшевой скатертью, и ароматами кофе и ванили. Сквозь стекло я увидела знакомую парочку, а толкнув дверь, сразу же услышала заливистый и звонкий собачий лай.

– Анюта! – с трудом перекрикивая беснующуюся Зизи, позвала меня Софья Пална.

– Да, барыня, я тута, – пробормотала я, вспомнив какую-то дурацкую самодеятельную пьеску.

На сей раз капризная собачонка облаивала вовсе не меня. Гневно барабаня лапками по стулу и тряся головой, Зизи таращилась на мужчину, невозмутимо завтракающего за столиком на двоих в противоположном углу зала.

Я посмотрела на предмет собачьей нелюбви – это был Павел. При виде меня он встал, обошел стол и отодвинул свободный стул, явно приглашая меня присоединиться.

– Анюта! – настойчиво повторила Софья Пална.

Затрудняясь определиться с выбором сотрапезника, я стояла и вертела головой, как буриданов осел.

– Гарсон, еще кофе, круассаны, мед, масло, сыр, ветчину, что там еще у вас есть! – встревоженно глядя на меня, крикнул Павел.

– Кофе с булочкой для начала вполне достаточно, – усмехнулась я, начиная движение в глубь зала.

– Ах, Анюта, Анюта! – укоризненно молвила Софья Пална и поджала губы.

Зизи захлебнулась возмущенным лаем и замолчала.

– Простите, дорогие дамы, мне очень нужно поговорить с этим господином, – проходя мимо своих обиженных подружек, с улыбкой извинилась я.

– Ладно, девочка. Иди и разбей ему сердце! – кровожадно шепнула Софья Пална.

– Или морду, – с кривой усмешкой прошипела я в ответ.

И подумала, что попозже обязательно надо будет расспросить старушку, чем это Павел так не угодил ей и Зизи.

– Прошу, присядь!

Мужчина предупредительно встал за спинкой стула.

– Как мило, – опасливо пробормотала я.

В правилах хорошего тона есть моменты, сопряженные для меня с некоторой опасностью. Я не воспитывалась в благородном английском семействе и не училась в элитном пансионе, зато несколько лет жила в студенческой общаге, где кастрюля с супом, установленная на середину тумбочки, с радиально расходящимися от центра алюминиевыми столовыми ложками, считалась идеальным вариантом сервировки. Тонкости пользования десертной вилочкой, правильный захват бокалов разной формы и прочие ритуально-застольные телодвижения я осваивала уже в зрелом возрасте, постепенно, по мере продвижения по социальной и карьерной лестнице. Но и по сей день я затрудняюсь соорудить изящную манишку из туго накрахмаленной салфетки, а мои манипуляции со щипцами для омаров представляют реальную угрозу для всех, кто находится в радиусе трех метров. Я уже не говорю о том, во что превращается сам омар…