– Я хотела спросить насчет Герофилы…

– О! – Аристотель подкатил глаза.

– Ты не окай, как вологжанин, ты слушай давай! – одернула его Софья Пална. – Анюта, спрашивай! Не тяни. У нас с Зизи режим, нам скоро обедать.

Она посмотрела на наручные часики (серебряные, с камешками, на ремешке лиловой телячьей кожи) и поднесла их к мордочке собачки. Та согласно тявкнула.

– Вопрос у меня довольно простой, хотя он может показаться вам странным, – заторопилась я. – Скажите, вы сами видели тело той женщины, Герофилы?

– Видел.

Голос у Аристотеля был глубокий, басовитый.

– А вы его близко видели? – настаивала я.

– Ближе некуда.

– Отлично. Значит, если бы покойная была в гриме, вы бы это заметили?

– Что значит – в гриме? – Аристотель неожиданно разговорился. – Я видел покойниц с лицами, слегка тронутыми пудрой! Видел мертвых леди с изысканным легким макияжем и дешевых шлюх, размалеванных так, что под слоем тона и румян нельзя было с уверенностью разглядеть черты их лиц! Однажды я видел актрису, которая умерла прямо на карнавале, – ее глаза были нарисованы с отступом в полсантиметра, а ресницы от намазанной на них черной туши загнулись когтями и напоминали зимние перчатки!

– Прекрасно! – нетерпеливо воскликнула я. – Я вижу, у вас огромный опыт. Нет нужды так щедро делиться им со мной, просто скажите: много ли косметики было на лице Герофилы?

– Совсем немного.

– Немного? – Я растерялась, так как уже настроилась на другой ответ. – Неужели? Она была не в гриме?

– Не в гриме.

Я секунду подумала и вспомнила еще один вопрос:

– А что насчет ее волос?

– О…

В необыкновенных глазах Аристотеля промелькнула таинственная тень.

– Аристотель, не темни! – мгновенно отреагировала Софья Пална. – Живо, рассказывай про ее волосы!

– А что про них рассказывать? – сделал он попытку заупрямиться.

– Что с ними не так? – Софья Пална требовательно посмотрела на меня, а я на Аристотеля.

– Ну, как вам сказать… Горничная, которая нашла тело, утверждает, что у Герофилы были длинные волосы. А на фотографии, сделанной на кладбище, у нее рваная стрижка.

– И вовсе она не рваная, так модно! – Аристотель возмущенно вскинулся, но тут же сник, сообразив, что проболтался. – Ну, хорошо. Я расскажу вам.

– Только быстро, – потребовала Софья Пална и снова посмотрела на свои часики. – Даю тебе пять минут.

Оратор уложился в четыре, и лично мне его рассказ не показался ни долгим, ни скучным. Признаюсь, я слушала Аристотеля с открытым ртом.

Как каждая нормальная женщина, я всегда уделяла большое внимание прическе, но никогда не думала придавать ей по-настоящему магическое значение! А многие, оказывается, думали, и всерьез.

Ну, положим, библейскую историю о Самсоне, невиданная сила которого была заключена в волосах, знают все. Обкорнала коварная красавица Далила могучего героя – и стал он не сильнее прочих. Но ведь и колдуны вуду использовали волосы человека, чтобы превратить его в зомби, и идейцы снимали скальп с убитого врага не просто так, а чтобы погубить этим его душу. У Верховного Инка в штатном дворцовом расписании была даже специальная служанка, которая собирала и проглатывала выпадавшие волосы повелителя, чтобы вместе с ними не уходили от него жизнь и здоровье.

В Китае обрезание волос и кастрация считались равнозначными. По исламскому обычаю, на голове покойного оставляли пучок волос, чтобы за них правоверного можно было поднять в рай. А в Древней Греции, наоборот, чтобы отпустить душу в загробный мир, у мертвого отрезали прядь волос…

– Аристотель! Так ты остриг ту грешницу по своим варварским обычаям, чтобы она покоилась в мире?! – возмутилась Софья Пална. – Какой бред! А я-то считала тебя разумным человеком. Идем отсюда, Анюта, нечего беседовать с умалишенным! Не дай бог, заразимся инфекционным идиотизмом!

Гневливая старушка топнула ножкой, взвихрив кисею на подоле, повернулась и зашагала к выходу.

– Я не сумасшедший. Я это сделал так… На всякий случай. Вдруг ей поможет? – тихо произнес Аристотель.

Я покосилась на него и ничего не сказала, потому что вспомнила вдруг советы моей парикмахерши Светы, женщины абсолютно произаичной и уж никак не сумасшедшей.

– Никогда не стриги волосы в полнолуние, иначе потеряешь жизненную силу, – уверенно говорит она каждой клиентке, которая готова ее слушать. – Для здоровья всего полезнее стричься на растущую луну. А если прихворнула, приходи подровнять прическу, тогда нездоровье уйдет вместе с остриженными кончиками.

А еще Света утверждает, что вместе с отрезанными волосами уходят чувства, связанные с прошлым. Мол, если хочешь забыть кого-то или что-то, мешающее жить дальше, просто подстригись покороче! Как ни странно, я и сама замечала, что это работает: чувствуешь себя недовольной жизнью – меняешь прическу – и вдруг как-то сами собой меняются к лучшему обстоятельства!

Так что, может быть, Аристотель с его древнегреческими суевериями и впрямь никакой не сумасшедший? Может, он, наоборот, большой мудрец, как его тезка?

– Еще один вопрос, – обратилась я к предполагаемому мудрецу. – Сохранили ли вы остриженные локоны Герофилы? Мне очень нужен хотя бы один. Хоть несколько волосков!

– Подождите здесь.

Аристотель, спасибо ему, никаких вопросов задавать не стал. Он куда-то сходил и вскоре вернулся с простым белым конвертом. Заглянув в него, я увидела свернувшийся калачиком серебристый локон, похожий на аккуратный пучок тонких проволочек.

– Анюта! Поторопись, мы ждем! – под аккомпанемент собачьего лая, как со сцены, минорно пропела с крыльца недовольная задержкой Софья Пална.

– Ждите и дождетесь, – пробурчала я, пряча конверт в свою сумку. – Ищите и обрящете.

– Стучитесь – и откроется вам! – подхватил Аристотель.

Я оглянулась:

– Аристотель! Современные греки ведь не язычники, а христиане, разве не так?

– Так, так! – закивала, поблескивая, полированная голова-шар. – Почти всегда теперь именно так…

– Почти. – Я понимающе кивнула и кстати вспомнила кое-что еще: – В своем рассказе, Аристотель, вы забыли упомянуть о том, что в темные и Средние века цирюльник был еще и лекарем. Считалось, что клятва помогать ближнему остановит его в случае соблазна причинить зло тому, кого он стрижет.

– Я это помню.

– Я вижу.

Мы обменялись понимающими взглядами, и я пошла на неумолкающий зов Софьи Палны и ее проголодавшегося карликового цербера.

Любезное предложение отобедать с ними я вежливо отклонила, сославшись на срочное дело. Это не был пустой предлог. Я действительно спешила. У меня возникла необходимость попасть в аэропорт Ниццы до отлета одного рейса и успеть найти среди отбывающих пассажиров такого, который согласится передать «на ту сторону» маленькую посылку в виде простого белого конверта с почти невесомым содержимым.