Хеллер писал свой текст в желтых блокнотах с отрывными листами, тщательно редактировал написанное, еще не раз переписывал от руки и наконец перепечатывал, а потом со всеми поправками отдавал машинистке. «Я копуша», – признавал он.

За работой Хеллер слушал классическую музыку, преимущественно Баха, и если у него целый день пропадал втуне, он себя не казнил. «Работа требует постоянства, но если не работается, я себя не виню. У меня нет и никогда не было маниакальной потребности работать. Есть желание писать, есть честолюбие, но не “драйв”».

И низкий темп его тоже не тревожил: «Я произвожу по одной-две странички пять дней в неделю – за год набирается 300, и это не так уж мало!»

[100]

На исходе 1950-х Дикки попытался прорваться в мир рекламы. Он только что лишился ставки преподавателя в университете, и ему требовался какой-то заработок помимо того, что приносила поэзия. Сосед его свояченицы, директор рекламной фирмы McCann Erickson, предоставил ему работу в филиале в Атланте. Дикки поручили сочинять для радио тексты, рекламирующие Coca-Cola на всю страну. Ответственная работа, а он еще и пытался урвать посреди рабочего дня минутку для творчества. «Как только возникала пауза – случалось это не часто, я тут же заправлял в печатную машинку, на которой печатал рекламу Cola, чистый лист и набивал стихотворение».

В отличие от большинства рекламщиков Дикки предпочитал работать за закрытой дверью, чтобы успеть смахнуть со стола рукописи и поэтические сборники, если кто-то из коллег постучится в дверь. Один из сотрудников, с которым Дикки подружился, вспоминает, как поэт старался перехитрить начальство.

Он сменил три рекламных агентства в Атланте, пытался занять более высокий пост в надежде, что разработка полномасштабной и креативной рекламной кампании окажется интереснее, чем ежедневные порции теле– и радиообъявлений. Тем временем появилась отдача и от творчества: Дикки получил несколько престижных премий и на всех парах готовил рукопись для издательства. Тут-то, к 1961 г., начальство вдруг заметило, что Дикки больше времени уделяет литературе, чем рекламе, и его уволили.

Его это более чем устраивало. Другу он писал: «После пяти с половиной лет на сатанинской фабрике американского бизнеса я свободен наконец».

[101]

Будучи юным подмастерьем в нью-йоркском филиале компании Томаса Эдисона, Никола Тесла работал с 10.30 утра до 5 часов утра следующего дня. «Много у меня прилежных помощников, но тебе достанется первый приз», – говаривал ему Эдисон. Позднее, основав собственную компанию, Тесла завел обыкновение являться в контору к полудню. Секретарь тут же задергивал шторы: Тесле лучше работалось в темноте, и шторы полагалось раздвигать только во время грозы, чтобы он мог, валяясь на покрытом черной ангорской шерстью диване, любоваться разрезающими городской ландшафт молниями. В офисе Тесла засиживался до полуночи, делая около 20.00 перерыв на ужин в Пальмовом зале отеля Waldorf-Astoria.

Эти трапезы планировались по тщательно составленному сценарию. Тесла ужинал в одиночестве, а инструкции передавал заранее по телефону. В ресторане ученого тут же проводили к его постоянному столику, где были выложены в ряд 18 льняных салфеток. Дожидаясь первого блюда, он протирал и без того ярко сверкавшие серебро и хрусталь, заваливая стол использованными салфетками. Обслуживал его сам метрдотель, и прежде, чем что-либо отведать, Тесла вычислял кубический объем каждого блюда – навязчивый синдром, не подчинившись которому он не мог поесть.

[102]

Как-то раз Гульд провозгласил себя «искуснейшим отшельником» Канады. Отчасти он шутил: пианист-виртуоз любил играть роль эксцентричного гения, живущего – на манер Говарда Хьюза[103] – в уединении роскошной квартиры в Торонто. Но было в этом заявлении и зерно истины: Гульд был закоренелым ипохондриком, со множеством реальных и выдуманных болезней, он до смерти боялся микробов (если во время телефонного разговора собеседник на том конце провода чихал, Гульд в ужасе вешал трубку) и тщательно оберегал свою частную жизнь, избегал эмоций и близких отношений, резко рвал любые связи, если они начинали казаться чересчур тесными. В 1961-м, в возрасте 31 года, Гульд перестал выступать и полностью сосредоточился на творческой работе, сочиняя музыку у себя дома и записывая ее в студии. У него не было хобби, с малым избранным кругом друзей и сотрудников он общался главным образом по телефону.

«Вероятно, мой стиль жизни отличается от обычного, и я очень этому рад, – сказал он журналисту в 1980 г. – Жизнь и работа слились для меня воедино. Если это вы называете эксцентричностью, значит, я эксцентричен».

В другом интервью Гульд описал свой режим:

Иной раз дела вынуждали его выйти из дому пораньше, но будь его воля, Гульд спал бы до вечера. Вместо будильника он предпочитал звонки от друзей. Поднявшись, он направлялся в Канадский радиоцентр, где забирал почту и узнавал новые сплетни. Если он готовил запись, то приходил в студию около семи вечера и работал до часа-двух ночи. Эти поздние заседания обставлялись множеством совершенно обязательных ритуалов. Продюсер, много лет проработавший с Гульдом в Columbia Records, вспоминал: «У Гульда все было ритуалом. Все должно было постоянно и определенным образом повторяться, только так он чувствовал себя в безопасности». Окунать руки чуть ли не в кипяток и греть их таким образом ровно 20 минут; периодически закидывать в рот валиум и посылать тапера за «двойным-двойным» (то есть кофе с двумя кусочками сахара и двойной порцией сливок) – все это было ритуалом.