Когда он не работал, Гульд почти не выходил из дома, читал, составлял списки обязательных дел, разбирал ноты и слушал музыку. Он слушал музыку по радио, по его собственным прикидкам, как минимум шесть часов в день, причем два радиоприемника и один телевизор работали одновременно в разных комнатах. («Мне не нравятся люди, которые много смотрят телевизор, – говорил он. – Я один из таких»).

Так же много и неразборчиво он читал – по несколько газет в день и стопку книг в неделю. За пианино он проводил гораздо меньше времени, практиковался не более часа в день и утверждал, будто лучше всего играет, «когда неделями не прикасается к инструменту».

В те дни, когда Гульд оставался дома, он снова брался за телефон в 23.00 и тут уж разговаривал подолгу, иной раз до часа-двух ночи. Многие его друзья жаловались: дескать, Гульд никогда не спрашивал, уместен ли его звонок, не тратил время на любезности, а сразу переходил к тому, что занимало в данный момент его ум. Он мог болтать часы напролет, а собеседник вынужден был терпеливо выслушивать бодрый и жизнерадостный монолог «ночной пташки».

«Он зачитывал целиком статьи и книги, пел в трубку арии, а иногда даже и репетировал по телефону, пропевая то, что ему предстояло сыграть на пианино», – пишет Кевин Баззана в биографии «Очарованный странник: Жизнь и искусство Глена Гульда». (Счет Гульда за телефонные разговоры, уточняет биограф, достигал четырехзначных сумм.) Прекратить с ним разговор не получалось, он бы не заметил, если бы собеседник заснул под его речи.

Наговорившись, пианист отправлялся в круглосуточный ресторанчик по соседству и там принимал единственную за день полноценную пищу: глазунью, салат, тост, сок, щербет и кофе без кофеина. Почему-то более частые приемы пищи вызывали у него чувство вины, хотя он перекусывал печеньем из аррорута[104], крекерами Ritz и то и дело пил чай, кофе, воду и апельсиновый сок. В дни записи он не ел вообще. Считал, что от голода обостряются способности. На рассвете, часов в пять-шесть утра, Гульд принимал снотворное и отправлялся в постель.

[105]

«Моей жизнью правит бессонница, – поведала Луиза Буржуа интервьюеру в 1993 г. – Я никогда не могла понять природу этого явления, но я с ним смирилась».

Бессонные часы Луиза научилась использовать продуктивно: она брала с собой в постель «рисовальный дневник», слушала музыку и гул городского транспорта. «Каждый день – новый, каждый рисунок с надписью на обороте помогает мне понять, как обстоят дела, – рассказывала она. – У меня накопилось уже 110 таких рисовальных дневников, но часть я собираюсь уничтожить. Это мой “мягкий стимул”».

Что же касается дневных часов, Буржуа, по ее признанию другому корреспонденту, «трудилась как пчелка, но сделала мало».

«Я люблю вставать рано, сытно завтракать и работать без перерыва до обеда, – заявил в 1983 г. мастер американского детектива. – Многое зависит от почты: хорошие известия помогают мне продолжать работу, из-за плохих писем я расстраиваюсь до конца дня. Я почти всегда печатаю рукописи набело, не заглядывая в справочники и словари. Когда я жил в парижском отеле, мне требовались только сигареты, бутылка скотча и порой вкусное блюдо из мяса с овощами, приготовленное тут же на газовой горелке: от хорошей работы у меня разыгрывается аппетит».

[106]

В 1951 г. у О’Коннор обнаружили волчанку. Врачи обещали ей не более четырех лет жизни, и Фланнери вернулась в свой родной штат Джорджию, поселилась с матерью на семейной ферме. Задолго до того руководитель мастер-класса рекомендовал ей ежедневно выделять определенное количество времени для творчества, и она последовала его совету. В Джорджии ей и вовсе показалось, что «рутина – условие выживания», как она писала другу.

О’Коннор, набожная католичка, начинала день в шесть утра с молитв по бревиарию[107]. Затем она выходила к матери на кухню, и они пили кофе из термоса и слушали по радио прогноз погоды. К семи утра они ехали на утреннюю мессу в город, в храм Святого Сердца. Исполнив таким образом религиозные обязанности, писательница бралась за работу. Каждый день она запиралась на три часа, с 9.00 до 12.00, и обычно успевала написать три страницы – хотя, как признавалась она журналисту, могла и «разорвать все в клочья на следующий день».

К середине дня энергия ее иссякала. Из-за волчанки писательница быстро уставала, ее настигали симптомы, похожие на симптомы простуды или гриппа, голова тяжелела. Часы отдыха она проводила на веранде, где часто принимала гостей, занималась любимыми хобби – рисовала и кормила птиц. На ферме держали павлинов, и они часто мелькают на страницах прозы О’Коннор наряду с утками, курами и гусями.

К закату Фланнери уже готова была ложиться спать. «Я укладываюсь в девять и всегда рада добраться до постели», – писала она. Перед сном она обычно читала еще несколько молитв по бревиарию, а затем раскрывала 700-страничный том Фомы Аквинского.

«Я читаю много книг по богословию, потому что это укрепляет мою прозу», – поясняла она.

[108]

«Посмотрим правде в глаза: творчество – это ад, – говорил Стайрон в интервью Paris Review в 1954 г. – Когда пишется хорошо, приходит такое приятное, теплое чувство, но все перевешивается мучениями – каждый день начинать заново».

Чтобы заглушить эту боль, Стайрон разработал довольно необычное расписание: спал до полудня, потом еще часок валялся в кровати, читая и размышляя, и поднимался к обеду (вместе с супругой) в 13.30. Затем он ходил за покупками, разбирал почту и медленно, постепенно готовил себя к работе. Ключевым моментом подготовки была музыка.

«Порой приходится слушать музыку час или дольше, пока настроишься и решишься приступить к акту творения», – признавался он. К 16.00 он наконец решался и отправлялся в кабинет на четыре часа, в результате которых получал обычно не более 200–300 слов. В восемь вечера Стайрон присоединялся к родным, часто приходили гости, все вместе пили коктейли, ужинали, а затем он продолжал пить, курить, читать и слушать музыку до двух или трех часов ночи. За работой Стайрон никогда не пил, но видел в алкоголе отличный инструмент для снятия напряжения: ум расслабляется, появляются «эдакие проблески, озарения», и это очень полезно в те часы, когда он думает о работе.