Тео отшагнул к двери.

— Кое-кто из нежителей рассказал мне правду!

— Может, вынужден был рассказать? — вскричал Тео. — Когда сидел у вас на привязи в подвале, как я, а?

Теодора всего трясло, подбородок дрожал. Он вспомнил ужасную темницу, кровавые сгустки на стенах, грязное ведро… Ненависть к Вангели заполнила его до краев.

Он держал меня, своего сына, на привязи. Чертов, чертов садист! Ненавижу!

— Это… не имеет значения. Он рассказал…

— Думаете? Не имеет? В вас нет ни капли человечности! Вы считаете, что вы — святой, раз спасаете людей. Но ценой уничтожения других, которые виноваты лишь в том, что существуют! Нежители не опасны! Они просто люди! Они выживают, прячутся. Они просто хотят жить! И среди них мои друзья! А вы… вы… Зачем вы, черт возьми…

— Не богохульствуй!

— …принесли те черновики?! Зачем вы спасли меня?

На лбу Вангели колотилась жилка. Комната поплыла перед глазами Тео. Вот зачем он пришел на самом деле. Хотел узнать. Эти воспоминания, которые Тео получил, внезапно нахлынувшая тоска к родному отцу, которого он вспомнил… Тео хотел прийти, но боялся, а Змеевик воспользовался этим.

— В вас нет ничего живого, хотя вы — не мертвец! Вы никого не любите и никогда не…

«…не любили». Ложь. Тео знал. Вангели любил его. И больнее всего было то, что приходилось говорить об этой любви в прошедшем времени…

— Я ненавижу вас!

Теодор развернулся, повернул ключ в скважине — и даже не задумался, что оказался спиной к врагу. Он распахнул дверь и выскочил в коридор. С другого конца бежала служанка, дворецкий и еще несколько человек — видимо, услышали крики. «Черт». Тео рванулся в сторону.

— Стой!

Мысль о том, что еще чуть-чуть — и он окажется вновь в плену, пробрала Тео до дрожи. Он собрался с силами, мысленно отвесил себе пощечину. Кинулся к комнате в конце коридора, рывком распахнул дверь и подскочил к окну.

Тео принялся спускаться, обдирая кожу о жесткие плети. Спрыгнув на землю, он глянул вверх: из окна второго этажа Вангели наблюдал за ним. Тео помедлил секунду и был таков…

Тео открыл походную сумку и принялся укладывать свое скромное имущество. Он работал быстро, смахивая дрожащими руками волосы с лица. В голове все скрипел свинцовый голос: «Я думал, когда ты станешь нормальным…» Его обуревала ненависть. Он только-только обрел душевный мир и вновь его потерял.

Тео не мог спать. Мысли о могиле матери на Сычьем перевале сводили его с ума. Он вспоминал лицо хохочущего нелюдимца, и руки сжимались в кулаки. Хуже всего было то, что они так и не убили тень, а это значит, тот самый нелюдимец вернется. Или уже вернулся.

Этот урод — жив.

И мысли о том, что, быть может, за растерзанными путниками стоит убийца матери, вонзались в Тео гвоздями. Убийца сказал, что Йонва собирает нелюдимцев… Значит, он с Йонвой. Именно поэтому Тео так рвался отправиться с Виком и Охотниками на поиски нелюдимцев. Чтобы отыскать того самого.

И отомстить.

Открыв дверку чердака, Тео на мгновение замер, глядя на красную комету, полыхающую над горизонтом. Над погостом разносились скрипучие звуки — кладбищенский музыкант мучил поломанную скрипку. Тео вспомнилась сказка скрипача.

Сказка о Любви.

Что-то кольнуло в памяти. Это все рассказы Кобзаря… Шныряла — та отмахнулась, едва Тео заикнулся о Йонве. Но Теодору что-то не давало покоя. Что Глашатай пытался подсказать на этот раз? Ведь и в Полуночи он советовал… Они же пропустили все мимо ушей.

— Если ты меня слышишь, Кобзарь, — произнес Тео в сумерки, — если только слышишь — отзовись!..

Ветер унес зов на север, но ответом было молчание.

Спустившись в сырую мглу, едва озаряемую звездами, Теодор обнаружил в силках кролика. Выдвигаются в поход лишь в двенадцать, можно перекусить. Но только Тео пристроил кроличью тушку на огонь, как послышался странный перезвон. Казалось, какой-то пони, обвешанный с гривы до хвоста бубенчиками и колокольцами, скачет к нему во весь опор.

Дзиньк-брямц-бумц!

Пымц-пымц-пымц!

Ты-дыщ!

Тео удивленно приподнялся. Не может быть! Из-за холма выскочил Кобзарь. Согнувшись в три погибели, краснощекий Глашатай взбежал на пригорок и кинулся к Тео:

— …ива… вляется в путь… корее… рять ни мину… ах-ах-ах!

Кобзарь схватился за бок. Казалось, еще чуть-чуть, и запыхавшийся Глашатай грохнется в обморок. Тео пинком отправил бревно под ноги музыканту, и тот рухнул возле костра. Хлебнув из протянутой фляги, Кобзарь откашлялся:

— Обычно я люблю появляться более изящно, но дело не терпит отлагательств! — Он с трудом оторвал взгляд от кролика и тихо заговорил: — Йонва набирает силу. И теперь ищет тебя. Вас всех. Ты знаешь, Тео. Разве нет? Перевал Трандафир…

— Извор, Стежар… Да, знаю. Это все — Йонва?

Теодор до последнего надеялся, что они ошиблись и, выпустив Йонву, не совершили непоправимого.

— Ты звал меня? Я услышал тебя, как раз когда…

Кобзарь запнулся, отмахнулся от стукнувшего по носу здоровенного зуба, обмотанного розовой ниткой.

— Я спешу! Так что ты хотел, мальчик мой?

— Вы сказали… Сказали, что, когда в мире людей появляется великое зло, оно вызывает ответную реакцию — не менее великое добро. И я подумал… вдруг есть способ победить?

Кобзарь сощурил глаза.

— Ох, Тео… — Музыкант пробежался взглядом по лицу Теодора, читая что-то сокрытое от глаз, и вдруг помрачнел. — Мне очень жаль…

Тео знал, что Глашатай Смерти прочел в его глазах — отвернуться, чтобы скрыться за волосами, было уже поздно. На миг ярость и ненависть всколыхнулись чернотой. Он не желал, чтобы кто-либо читал его чувства — потому что там, в глубине сердца, он истекал кровью.

Кобзарь встал и шагнул ближе, но Тео отодвинулся.

— Почему ты думаешь, что, если запрешь боль внутри, тебе станет легче?

— Я… не хочу говорить об этом.

Тео уже жалел, что позвал Кобзаря. Зачем он это сделал? Мелодия скрипача напомнила о странной фразе, только и всего… Тео не желал, чтобы кто-либо сейчас читал все, через что он прошел в эти дни. Чтобы хоть единая душа узнала, что Теодор Ливиану впервые за долгие годы днем не спал, а сидел, прислонившись к чердачному окну, смотрел на ползущую по доскам полоску света и утирал при этом слезы.