— Сыр ей предложи. Или комплимент сделай! — прыснула своей, на мой взгляд, неудачной шутке Игрит.

— Думаешь, сработает? — я почесала переносицу и снова оглянулась на горгулью.

— Ты что! — замахала руками Игрит. — Я пошутила.

— А если без шуток? Мне, правда, в пагоду нужно.

— Сама подумай. По сути она — та же ворона, только каменная. А что любят вороны?

Я пожала плечами.

— Всякие блестящие штуки?

— Вот именно, — Игрит, наконец, спорхнула с карниза, и, описав вокруг меня призрачную дугу, замерла, выразительно уставившись на мою грудь. Точнее на жемчужину на тонкой цепочке.

Я нахмурилась и прикрыла жемчуг ладонью. Это — единственная память о маме. Отец ей на Новый Круг подарил…

Видя мою нерешительность, Игрит демонстративно закатила глаза.

— Странные вы, люди! — усмехнулась она. — Так дорожите своим барахлом. А ведь с собой не заберёте.

С этим спорить было сложно, особенно учитывая, что спорить пришлось бы с призраком, так сказать с тем, кто знает, о чём говорит не понаслышке.

Я тряхнула головой.

— Ты права. Для хорошего дела и жемчужины не жалко!

Быстро, чтобы не передумать, я стянула цепочку через голову и держа жемчужину перед собой, медленно пошла к каменному монстру.

— Цыпа, цыпа…

Игрит прыснула за спиной, а горгулья, услышав мои шаги, нервно захлопала каменными крыльями.

— Хорошая птичка, — пробормотала я. — Добрая птичка. А что у нас тут есть…

Горгулья хлопать крыльями перестала и на меня уставились два красных, светящихся в темноте глаза.

Бенжамину не спалось.

Непривычный прилив сил подбрасывал, потрясывал, гонял от доски, испещрённой сложными многоступенчатыми формулами к приборам, от приборов — к столу с объёмными иллюзиями, от стола — к карте на стене, от карты — снова к доске.

Взгляд у Тринадцатого Магистра был шальной, немного безумный. Губы то и дело норовили раздвинуться в улыбке.

А ведь он и забыл, как ощущается здоровье! В том то и дело, что никак! Его вообще не замечаешь, пока однажды не потеряешь…

Была у Бенжамина ещё одна причина не спать этой ночью. Помимо небывалого прилива сил.

У этой причины были мягкие, как лебединый пух, волосы, молочно-белая кожа, розовые прозрачные глаза и нежные губы.

Одна мысль о ней пронзала стрелой ослепительного желания.

Перед его мысленным взором она почему-то представала в столпе света, как тогда, на Распределении, но не прикрывала застенчиво ладошками грудь. Нежные бледные губы были призывно распахнуты, турмалиновые глаза лучились желанием и светом.

Вблизи у неё оказались снежно-белые брови и ресницы.

Непохожая ни на одну из женщин, что встречались Бенжамину.

И всё же было в ней что-то такое… знакомое, даже близкое, если не сказать родное.

Привычный мыслительный многоуровневый поток просто-напросто выключался при одном её появлении, словно чья-то невидимая рука нажимала на рычаг и лампочки приборов гасли в одночасье. Мысли, нередко умные, кстати, привычные концепции, законы, устои — всё это переставало существовать, причём как будто бы даже добровольно, безболезненно, словно признавая своё поражение, свою несостоятельность перед силой женской красоты.

Ей не место в Аусвер… Не место.

Но вытащить её оттуда прямо сейчас невозможно. Не тогда, когда Магистры узнали о небывалом уровне дара девочки! Проклятье! Проклятье! Проклятье!

Драные сфинксы!

Если не Эдгард, а он сам отправился тогда в дистрикт-113-А… Всё могло сложиться иначе. У них…

А теперь, чтобы вытащить её, ему понадобится время. И, возможно, не только время.

Отпустить из Аусвер мощнейшую за всю историю магическую батарейку? Хоть Бенжамин и называл Магистров про себя выжившими из ума стариками, кем-кем, а дураками Магистры не были. Попытайся он вытащить её сейчас — и скандал дойдёт до президента.

И тогда уже не стоит даже думать о том, чтобы спасти её. Да и самому спастись. Его приговорят, как предателя. А её…

Но что же делать?

Ответ один.

Как всегда, заходить издалека.

А пока… видеть её, хотя бы издали.

Упаси его Четырёхликая снова приблизится к ней!

Когда она рядом, его клинит. Ум заходит за разум в прямом смысле.

Он, гениальный учёный, единственный, кто сумел продвинуться в экспериментальной магии так далеко (ну, по-крайней мере куда дальше своих коллег!) перестаёт соображать, теряет контроль от её близости!

Вот только… судя по его расчётам, подтверждёнными данными приборов, этот его магический «вштыр» уже идёт на спад… А значит, скоро рана на груди снова начнёт кровоточить, вернутся боли, припадки…

Но не набрасываться же на неё снова, как только увидит!

К тому же… кажется, после сегодняшнего он не сможет посмотреть ей в глаза.

* * *

Бенжамин никак не ожидал, что она подойдёт к нему сама.

Он как раз закончил осматривать результаты магической селекции на экспериментальной площадке: колосья с крохотными, на один зуб, апельсинами, тянулись и ластились к рукам, как собаки, если полить их питательным раствором и сердито шелестели листьями, если пропустить при поливе хотя бы один колосок…

«Коллективный разум магических растений» — значилось в ведомости в его руках… Вне всяких сомнений, он одобрит тему этой дипломной работы. Среди студентов Аусвер встречаются настоящие таланты. Для Магистрата и даже для президента — это не аргумент, чтобы переводить их к нему, в «Преторий».

Нет, не так. Не той силы аргумент.

Но всё же он не сдавался. Эдгард, Игрек, Розалин… и многие другие бывшие студенты Аусвер жизнью, свободой, сохранением магического дара были обязаны именно ему, Сенеке. Он не любил, когда об этом напоминали. Клятая система! Клятый закон!

Удастся ли ему найти выход? С помощью науки?

Кто знает. Но пробовать стоило. Однозначно стоило!

Бенжамин вздрогнул, когда сзади раздалось деликатное покашливание. До того, как оглянуться — уже знал, кого увидит перед собой.

Сегодня она заплела две косы, что делало её совсем юной и беззащитной. И, сфинксы драные, невыносимо желанной…

— Шпионите? — спросила она ангельским голоском.

— Курирую, — хмыкнул Бенжамин.

— Угу, — кивнула студентка. — Надзираете.

— Как ты себя чувствуешь?

Она посмотрела на него как-то горько и зло.