От этих мутных дней в Сен-Тропе у меня в памяти остались лишь мои бесцельные блуждания, тяжкое безделье, обмен ледяными взглядами, синяя вода бассейна и мелодия Дженис Джоплин.

В «Вуаль Руж», куда я повел ее обедать на третий день в очередной неловкой попытке сблизиться — все они неминуемо кончались еще более заметным отдалением, — Манон явилась в платье от Пуччи, очень широком и очень коротком, шляпа в тон, очки в тон и мои часы Daytona, наряд одновременно изысканный и крикливый, оригинальный и пошлый, простой и замысловатый, наверное, беспристрастному наблюдателю было бы очень нелегко определить, кто она — моя юная супруга, дорогая проститутка иностранного происхождения, старлетка иностранного происхождения или моя сестричка, но так или иначе все смотрят на нее, смотрят на нас, и когда мы вылезли из катера босиком — это безумно шикарно — и вошли в ресторан под первые такты ремикса музыки к «Презрению», настала глубокая тишина. Обдолбанный официант, на радостях, что видит меня, опростоволосился еще прежде, чем мы сели за столик:

— Привет, Жюли, рад тебя видеть, я думал, ты умерла, а ты просто слегка похужела.

— Хотелось бы побольше увлажнителей, будь любезен, цыпочка, — говорю я обдолбанному официанту, естественно, в порядке отвлекающего маневра, чтобы Манон не запустила ему в морду бутылку «Больё», — тут задохнуться можно, да, и разверни-ка мне столик получше, я предпочитаю вид на море, а не на Джорджа Клуни.

— А я предпочитаю вид на Джорджа Клуни.

— А ты ничего не понимаешь в красотах природы и не можешь пропустить ни одной звезды, и вообще, я плачу, значит, я и решаю.

— Джордж Клуни — одна из красот природы.

— Оставь Джорджа в покое, цыпочка, весь Сен-Тропе уже в курсе. Хай, Джордж, — говорю я Джорджу, который подошел к нам и с жаром трясет мою руку, и добавляю: — Классный фильм снял, браво.

— Симпатичная рубашка, — отвечает он и идет обратно, клеить танцовщицу по тысяче евро за ночь.

— Что он тебе сказал, что он тебе сказал?

— Сказал, что спит с английской королевой.

— Вы выбрали? — спрашивает офигевший дурак, фигея все больше.

— Ага, — говорю я с намеком на раздражение, — столик с видом на море.

— Несколько листиков салата, вообще без заправки.

— «Кристаль розе», не розовый шампунь для туристов.

— Телефон Джорджа Клуни.

— Телефон есть у меня, идиотка, и я его тебе не дам. Что будешь пить?

— «Ти нант».

— Такого нет, — отвечает официант, он решительно сдурел.

— Послушай, — говорю я, — если я могу хамить моей паскудной спутнице жизни, это не значит, что тебе позволено делать то же самое.

— И вообще я, черт возьми, звезда, — добавляет Манон.

— Ну нету у нас, нету, я что могу поделать?

— Говори: у нас нет, мадам.

— У нас нет, мадам.

— Значит, мадам будет пить «Кристаль» и хавать со мной спагетти с омарами, а иначе будет добираться назад вплавь. Ясненько, цыпочка?

— Ясненько, придурок, но я вызову рвоту, а ты этого терпеть не можешь, — отвечает Манон.

— Что ты творишь со своим здоровьем, меня не касается, когда я хаваю, хавают все, и точка.

Обдолбанный официант удаляется, и секунд сорок нам абсолютно нечего сказать друг другу.

— Что это за тупая музыка? — спрашивает Манон.

— Это «Презрение».

— Что такое «Презрение»?

— Жан-Люк Годар, тебе это что-нибудь говорит?

— Что такое «Презрение»?

Я сдаюсь.

— Это чувство, которое я испытываю к тебе в данный момент.

Тихий ангел. Я отмечаю про себя четкий ритм волн, настолько четкий, что я начинаю подозревать, будто персонал крутит запись, ничего удивительного, в этом мире ничто по-настоящему не настоящее.

— Дерек?

— Да, цыпочка?

— Ты видел отснятый материал? Каренин не стал показывать мне материал. Он хочет, чтобы я подождала, пока фильм будет смонтирован.

— Ну да, я видел материал, — вру я, — видел…

— И как?

— Да так, ни звука, ни музыки, ни красок, это не кино, это уродливо, как сама жизнь.

— Ну а я, я как выгляжу?

— Совершенно как сейчас, только без очков и не такая загорелая.

— Но… я ничего, смотрюсь?

— Цыпочка, а тебя это парит?

— Кино — моя главная, самая дорогая мечта, Дерек, в конце концов, мы уже год вместе, а ты даже этого не знаешь?

Еще один тихий ангел, что-то много ангелов развелось сегодня в «Вуаль Руж», обдолбанный официант приносит шампанское и бокалы, Джордж Клуни — он в отличной форме — залез на стол вместе с танцовщицей по тысяче евро за ночь. Я откашливаюсь.

— Пфф, — говорю я, — а ты даже не знаешь, кто такой Жан-Люк Годар.

— При чем тут это, Дерек?

— И, не знаю… скажем, Стенли Кубрик, тебе это что-то говорит?

— Он был… режиссер?

— Манон, тебе нечего делать в кино. Ты знаешь наизусть все романтические комедии с Хью Грантом, ты думала, что Каренин — это коммунистический диктатор начала двадцатого века, а Джон Уэйн — президент Соединенных Штатов, ты засыпаешь на черно-белых фильмах, ты считаешь Николаса Рея старомодным, ты смотрела «Таксиста» на видео, ты считаешь, что Альмодовар — итальянец, Мел Гибсон — великий актер, а Вуди Аллен — дятел, что «Последнее танго в Париже» — мелодия Gotan Project, ты предпочитаешь Пирса Броснана Стиву МакКуину, а Джуди Лоу Морису Роне, у нас в гостинице две тысячи двести пятьдесят три DVD, а ты с утра до вечера крутишь «Бум»…

— Но я обожаю «Бум», «Бум» — это гениально, я хочу, чтобы вся жизнь была как «Бум», — протестует она, похоже, на пределе.

— Манон, — говорю я и беру ее за руки в каком-то совершенно несвойственном мне порыве, — если бы фильм, в котором ты снялась, был не совсем то, что ты думаешь, если бы ты не занималась кино, если бы ты не стала знаменитой…

— Но я знаменита… — шепчет она со слезами на глазах.

— Допустим. Если бы ты прекратила все, чтобы все тебя забыли, чтобы даже не просили автограф на улице, а ты бы жила со мной, у тебя было бы все, что ты захочешь, и все, все это постепенно изгладилось бы из твоей памяти, и ты бы мне простила, и мы бы попробовали быть счастливыми, я хочу сказать, как можно менее несчастными, и все это стало бы лишь дурным воспоминанием… и мы больше ни словом бы об этом не упомянули…

— Простила бы тебе что, Дерек? — невнятно бормочет она, пытаясь закурить, несмотря на ветер и трясущиеся руки.

— Простить, что я был… странный. Что я был странный с самого начала, и обещаю, я больше не буду странным, если только… если только…