Я редко рассказывала о ранчо, но этот вопрос мне задавали еще реже. Могла ли я такое сделать. Могла ли поехать с ними. Почти все считали, что меня от девочек отделяют хоть какие-то зачатки нравственности, точно мы с ними принадлежали к разным видам.

Саша молчала. Ее молчание казалось чем-то вроде любви.

— Да, иногда я и сама задаю себе этот вопрос, — сказала я. — Похоже, я никого не убила только по чистой случайности.

— По случайности?

Пламя угасало, подергивалось.

— Не было между нами особой разницы. Между мной и другими девочками.

Так странно было — сказать это вслух. Подойти, пусть и не вплотную, к тревоге, которая столько лет меня снедала. Саша как будто бы меня не осуждала и даже не насторожилась. Она просто поглядела на меня, ее внимательное лицо — напротив моего, так, словно она могла забрать у меня эти слова и сделать их своими.

Мы пошли в единственный местный бар, где подавали еду. Решили, что это хорошая идея, легко выполнимая цель. Питание. Движение. Мы говорили, пока костер не прогорел до тлеющих газетных клочков. Саша забросала золу песком, эта ее скаутская прилежность меня насмешила.

Я была рада ее присутствию, хоть какая-то отсрочка, пусть и временная — вернется Джулиан, Саша уедет, и я снова останусь одна. Но все равно приятно чувствовать, как тобой восхищаются. А Саша мной именно что восхищалась: она, похоже, зауважала ту четырнадцатилетнюю девочку, которой я была когда-то, и считала меня интересной, даже храброй, что ли. Поначалу я пыталась убедить ее, что это не так, но чувствовала, как в груди ширится глубокое умиротворение, как будто я возвращаюсь в свое тело, очнувшись от сумеречного медикаментозного сна.

Мы с ней шли рядом по обочине дороги, вдоль акведука. Островерхие деревья были плотными и темными, но я не боялась. Вечер отчего-то казался до странного праздничным, и Саша вдруг стала звать меня Ви. “Мама Ви”, — говорила она.

Она вся была как котенок, мягенькая и дружелюбная, подпихивала меня то и дело теплым плечом. Повернувшись к ней, я увидела, что она покусывает нижнюю губу, задрав голову к небу. Но смотреть там было не на что — звезды заволокло туманом.

Мебели в баре почти не было, так, стояла пара-другая табуретов. Обычная мешанина из проржавевших дорожных знаков, подрагивающие неоновые глаза над дверью. На кухне кто-то курил — хлеб для сэндвичей пропитался сигаретным дымом. Поужинав, мы не сразу ушли. Саша выглядела лет на пятнадцать, но это никого не волновало. Барменша, тетка лет пятидесяти, похоже, обрадовалась, что хоть кто-то зашел. У нее был загнанный вид, пересушенные супермаркетной краской волосы. Моя ровесница, но я решила не искать подтверждений этому в зеркале, тем более что рядом сидела Саша. Саша — с ясным, строгим личиком святой с религиозного медальона.

Саша вертелась на табурете, будто маленький ребенок.

— Ну мы даем, — рассмеялась она, — веселимся до упаду.

Она отхлебнула пива, потом воды, полезная привычка. Но Саша все равно уже заметно размякла.

— Я даже рада, что Джулиан не с нами, — сказала она.

Сказала и сама, похоже, изумилась. Но теперь я знала, что нельзя делать резких движений, нужно дать ей время разойтись, разговориться. Саша рассеянно постукивала по барной подножке, обдавала меня пивным дыханием.

— Он мне не говорил, что уедет, — сказала она. — В Гумбольдт.

Я сделала вид, что удивилась. Она невесело рассмеялась.

— Проснулась, его нет, думала, он, ну, вышел куда-то. Странно, да? Что он вот так взял и уехал?

— Да, странно.

Поддакивала я вяло, мне не хотелось, чтобы она с пеной у рта кинулась защищать Джулиана.

— Он мне написал потом, весь такой — прости-прости. Думал, наверное, что мы обо всем договорились.

Она отхлебнула пива. Мокрым пальцем нарисовала на барной стойке смайлик.

— А знаете, за что его из Ирвайна отчислили? — Она и осторожничала, и ерзала от нетерпения. — Так, стоп. Вы же его отцу не расскажете, нет?

Я помотала головой, взрослая женщина клянется хранить подростковые тайны.

— Ладно. — Саша вздохнула. — У него был препод по стилистике, которого он ненавидел. Такой мудак. Не разрешил Джулиану сдать работу позже срока, хотя знал, что без этой оценки ему курс не зачтут. Ну и тогда Джулиан пошел к этому мужику домой и что-то там сделал с его собакой. Накормил какой-то дрянью. Хлоркой или каким-нибудь крысиным ядом, не знаю точно чем. — Саша поймала мой взгляд. — Собака эта, она была старая, сдохла.

Я с трудом сохраняла невозмутимость. От того, как просто, как невыразительно она говорила, история стала только гаже.

— В универе все знали, что это он, но доказать не смогли, — сказала Саша. — Тогда они его за все остальное отчислили, без права восстановления, вот это все. Такой бред. — Она поглядела на меня: — Да ведь?

Я не знала, что ей ответить.

— Он сказал, что не хотел ее убивать, ничего такого, просто хотел, чтобы она заболела. — Саша говорила нерешительно, примерялась к этой мысли. — Это же не очень плохо, да?

— Не знаю, — сказала я. — Как по мне, так очень плохо.

— Но я ведь с ним живу, понимаешь, — сказала Саша. — В смысле, он платит за квартиру и все такое.

— Куда-то уйти всегда можно, — сказала я.

Бедная Саша. Бедные девочки. Мир раскармливает их обещаниями любви. Как же сильно им нужна эта любовь, только ее почти никому не достанется. Паточная попса, платья, которые в каталогах описывают непременно со словами “закат” и “Париж”. И как грубо потом у них отбирают эти мечты: от рывка разлетаются пуговицы на джинсах, в автобусе мужчина орет на подружку, а на них никто и не смотрит. Горло у меня сжалось от грусти за Сашу.

Она, наверное, почувствовала мое замешательство.

— А, ладно, — сказала она, — это все давно было. Она навалилась на барную стойку.

— Сколько стоит в бильярд поиграть? — спросила она барменшу.

Вот что такое, наверное, быть матерью, думала я, глядя, как Саша, допив пиво, по-мальчишески вытирает рот рукой. Чувствовать нежданную, безграничную нежность к существу, возникшему вроде бы ниоткуда. Когда к нам вразвалочку подошел загорелый игрок в бильярд, я уже приготовилась его прогнать. Но Саша улыбнулась во весь рот, показывая острые зубки.

— Привет, — сказала она, и вот он уже купил нам по пиву.

Саша энергично напивалась. Рассеянную скуку чередовала с маниакальным интересом (уж не знаю, притворным или нет) ко всему, что говорил мужчина.

— Вы не местные? — спросил он.

Длинные волосы с проседью, на большом пальце кольцо с бирюзой, еще один призрак из шестидесятых. Как знать, может, тогда мы с ним и встречались, ходили по одной и той же протоптанной дорожке. Он подтянул штаны.