а ростом чуть только пониже. Он сразу мне понравился. Я с первых минут почувствовал какую-то привязанность к нему, как к родному человеку. Одет он был в поношенный шубняк, валенки и в кожаную шапку-ушанку. И в таком облачении его юношеское лицо выражало счастливую одухотворенность. Если другие мальчишки кутались в воротники своих стеганок, то он с горячим желанием шел навстречу разбушевавшейся стихии. Я тогда про себя отметил: этому юноше ни мороз, ни трудности нипочем.

При такой непогодине поговорить с ним как следует не пришлось. Поехали они на конный двор. «Чтобы лошадей не застудить», — пояснил он. Но мы успели перекинуться несколькими словами.

Жил он в Кузнечихинской Слободе с родителями, с сестрой и братом. В выходной день пригласил меня придти к ним домой. «Мой отец исполняет под аккомпанемент своей гитары есенинские стихи. Послушаем», — сказал он мне на прощание.

Поэзия С. Есенина долгое время считалась упаднической, с мелкобуржуазными наклонностями. И для широкого читателя была запрещена. Ее критиковали комсомольские работники на собраниях, на концертах художественной самодеятельности, по радио и даже некоторые поэты в стихах. Но у народа она жила всегда в памяти. За неимением книг стихи Есенина переписывались, особенно молодежью, от руки в блокноты. И только теперь, примерно с 1955 года, за самого поэта и его поэзию вступились Юрий Прокушев, Василий Федоров и другие.

С Валентином и его отцом Василием Дорофеевичем у нас началась крепкая дружба. По вечерам я часто задерживался у них в избе. Мечтали о космосе. Тогда уже был запущен спутник Земли, и Валентин и я писали письма в Москву с просьбой о зачислении нас в космонавты. По праздникам выпивали. Играли на гитаре. Читали стихи. Пробовали сами сочинять на свободную тему. Приведу здесь строки, которые запомнились. Тогда вот что я посвятил Есенину:

…Не умрут вовек твои творенья,

Потому что в них увидел мир:

Разума нетленное горенье

И души чудесный эликсир…

А у Валентина, примерно, вот такое получилось. Про любовь. Хотя он еще не имел никакого представления о настоящей любви. Потом она встретилась ему, спустя несколько лет.

…Любовь ушла. Соперник мой смеется.

Обиделась. А мне-то каково?

Погаснет свет в глазах, пока она вернется.

И сердце замолчит, устанет ждать оно.

А это как-то сам отец придумал — Василий Дорофеевич — после того, когда в Африке был убит выдающийся деятель Патрис Лумумба:

Погиб герой народа Конго

От рук бандитов-палачей,

Но память о Лумумбе долго

Останется в сердцах людей.

В беседах с нами Василий Дорофеевич принимал участие, особенно когда был выпивши. Учил нас не только на гитаре играть, но и как правильно жить. Насидевшись у них и наговорившись, как наевшись сладких пирогов, мы с Валентином уходили вечером гулять в Кузнечихинский сельский клуб на танцы под гармонь и под радиолу. У нас с ним было много любимых пластинок: «Ландыши», «Цветущий май» и «Одесский порт». Молодость живет любовью и будущим, тем она, наверное, и счастлива, и прекрасна. Я был гармонистом и среди молодежи имел успех. Но не всем это нравилось. Находились ненавистники, которые пускали про нас ложные слухи.

Помнится такой случай. Летом танцы в Кузнечихе были не в клубе, а на пятачке, возле пожарки. Однажды я прихожу к Кордатовым, тетя Нюра, не унимаясь, ругает Валентина. И с ходу спрашивает меня: «Вы с Валентином в воскресенье чего набедокурили у пожарки?» Я в недоумении пожал плечами. Оказывается, кто-то из ребят после танцев (поздней ночью) бросил толу в пожарную бочку, произошел взрыв, а рядом спал сторож, и он так напугался, что вместо «караул» всю ночь «ура» кричал, носясь по деревне. И в этом обвинили нас, будто мы с Валентином созорничали над сторожем. Валентин вначале смеялся, а потом, когда надоело ворчанье матери, сказал: «Ты назови мне того, кто мог про нас такое наговорить. Я тому хохотальник начищу!» — «Кто, кто? — бабы!» — неопределенно ответила тетя Нюра. — «Ну-у, нашла кому верить, — вступился тут за нас Василий Дорофеевич. — Бабы тебе такое могут наговорить, только уши развесь!»

В летнее время, в выходные дни, мы уходили гулять в кинотеатры и парки города Горького, что от Кузнечихинской Слободы всего в трех километрах.

Помню, в какой-то праздничный погожий день, выйдя из кинотеатра, мы пошли по центральной улице им. Свердлова. Нам навстречу попалась старая-престарая цыганка с двумя цыганятами. Мы только купили бутылку водки, два мороженое и с пяток пирожков с мясом — цыганка преградила нам путь. «Положи сколько-нибудь на руку, добрый человек, — обратилась она к Валентину. — Я скажу, какая красавица тебя ждет в недалеком будущем!» Я опередил Валентина, ответил ей: «У нас денег только на проезд осталось!» — «Хоть зелененькую», — настаивала цыганка. Я рассмеялся: «На зелененькую (трешницу) мы бутылку водки купили!» Она повернулась ко мне и сказала, как будто в душу мою тяжелых камней накидала: «Ты, мой золотой, проживешь долгую, но тяжелую жизнь. Любят тебя, но и клевещут на тебя и все за твою гордость!» Тут Валентин, чтобы скорее отвязаться от цыганки, подтвердил: «У нас, действительно, только на проезд осталось!» Цыганка как будто обожглась, убрала протянутую ладонь, но тут же указательный крючковатый палец направила в его сторону: «А ты, золотой, умрешь скоро, из-за любви своей умрешь, по своей воле!» Я заглянул цыганке в ее мутные сверлящие глаза, и у меня сердце оборвалось, как будто я заглянул в мрачную и бездонную пропасть. Мы, не сговариваясь, отдали мороженое цыганятам, а цыганке всю оставшуюся мелочь и быстрыми шагами, почти бегом, побежали от нее. «Какая она страшная», — еле слышным голосом произнес Валентин. «Она, наверное» голодная», — прошептал я, давай отдадим ей пирожки!»

В этот день мы познакомились с одним канавинским парнем Володей, который был намного старше нас и вскоре поженился на старшей сестре Валентина, Лине.

Навещая молодых, Валентин однажды встретил двоюродную сестру Владимира и по уши влюбился в нее. Девушка была хороша собой и знала себе цену. Валентин витал на седьмом небе. Молодая жизнь его закипела, забила ключом. Но, чтобы завоевать ее, показать свою самостоятельность, нужны были деньги, как считал он. И Валентин глубоко задумался над этим. Долго мучился и страдал. Его лицо осунулось, стало бледным, большие серо-голубые глаза потускнели. Неистребимая жажда к жизни пропала. Прошло некоторое время. Я уже женился, как вдруг он приходит ко мне в избу