Разумеется, я отказался. Хоть Ян Гольдберг и вызвал во мне симпатию, но канал связи через Фань Вэя был надежнее. Да и нечего мне пока было сообщать.

Напоследок, припомнив кое-что из кошмаров острова Эллис[35], я посоветовал Гольдбергу жениться на Сарочке до их приезда в САСШ. На его молчаливое удивление, с чего это я лезу в его личную жизнь, пояснил, что одиноких женщин в США впускают неохотно, опасаясь, что они займутся проституцией».

Крит, окрестности Ханья, 7 ноября 1896 года, суббота, вечер

– А вот скажи мне, Юра-джан… – заговорил вдруг Карен, закончив, по-видимому, вдумчивое, растянувшееся на полчаса поглощение хаша[36] из миски, потрясающей своими размерами, и взамен, как он любил выражаться, «возжаждав роскоши человеческого общения»…

– Скажи мне, – продолжил он, дождавшись, когда я оторвусь от очередной серии расчетов «презентационного процесса», – а почему ты не уплыл вместе с девушками? Хоть в Грецию, хоть в Одессу, хоть обратно в эти свои любимые Соединенные Штаты.

– В Штаты мне нельзя! – скупо ответил я. И уточнил: – Пока что – нельзя! А в остальных местах мне будет ничем не лучше, чем здесь.

Карен помолчал немного, видимо, прокручивая в голове сказанное мной и додумывая то, о чем я умолчал, а потом, что бывало не так уж часто, перейдя от привычного тона записного балагура к серьезности, сказал:

– Ты извини, Юра-джан, я прямо скажу. Как другу и боевому побратиму. Ты хорошо стрелял тогда. И храбро бился. И Криту сильно помог, когда эту Сотню гадскую истребил… Только вот не воин ты. Не твое это дело – людей своими руками убивать. Разве что только защищаясь. Или защищая тех, кто тебе дорог! Сам знаешь, когда ты перебил засаду, что Янычар на тебя устроил, я тебя в своем доме спрятал… – Он снова помолчал, а потом рубанул рукой воздух и повторил: – Спрятал, да! И когда ты девушек спасал, я тебя разве отговаривал? Нет! Больше того, я и сам с тобой пошел, и ребят своих на помощь взял…

С этими словами он наклонился ко мне, посмотрел в глаза и тихо спросил:

– А сейчас ты кого спасаешь, а Юра-джан? Кто тебе тут дорог, скажи? Я тебя как друг спрашиваю! Потому что, если нет тут никого и ничего, что тебе дорого, а ты воевать останешься, то всю душу себе искалечишь!

И я вдруг почувствовал, как это его простое «как друг спрашиваю» вдруг согрело и наполнило мою душу, заполнило в ней ту черную пропасть, что образовалась после погрома в приюте, устроенного Сотней. И что именно поэтому, из-за того, что здесь был мой друг и его жизнь была в опасности, я и не захотел отсюда уплывать, а вовсе не потому, что «в других местах будет не лучше».

Только вот сказать я об этом еще не умел. Да и вообще нам, мужикам, почему-то невероятно трудно сказать о дружбе. Вернее, как раз, если сказать об этом просто, то это первый признак. Что дружба – не настоящая. Поэтому я сказал о другом:

– Ты правильно все говоришь, Карен! В Штатах был у меня друг, так он меня «братцем-кроликом» называл. Мол, я не хищник. И побеждать других умом должен, а не зубами и когтями!

– Братец-кролик? – оценивающе протянул Данелян, потом хохотнул и согласился: – Точно! Тебе подходит!

– Мы с тобой… И с парнями твоими, как раз стаю хищных зверей истребили. И это было правильно, так ведь?

– Ну да… – согласился со мной Карен, не совсем понимая, к чему я клоню.

– Только вот были эти парни раньше простыми обывателями, Карен. Даже Карабарс был всего лишь обычным контрабандистом, а не предводителем банды отморозков. И не сами по себе они взбесились. Нашлись люди, которые подсказали им, что делать то, что они творили, – МОЖНО. И не просто можно, а достойно. Что это и есть патриотизм и борьба с сепаратистами.

– Их много кто учил! Султан, министры, генералы, офицеры, муллы… И что, теперь ты хочешь всех их перебить? – насмешливо перебил меня Карен.

– Нет! – просто ответил я. – Всех – не хочу! Но вот тех, кто подсказал им зарабатывать деньги, торгуя людьми… Тех, кто эти делишки покрывал, – хочу. Иначе пройдет два-три месяца, и тут новая Сотня вырастет.

Карен вскинулся было, потом подумал и замолчал, нахохлившись.

– Вот так вот, друг мой! Найдем тех, кто Сотню подучил рабами торговать, разберемся с ними, так я тебе обещаю – на следующий же день уеду! Если в Штаты нельзя будет, уеду, куда скажешь. Хоть в Одессу! – с улыбкой закончил я, хоть Одесса, да и вообще Российская империя были последним местом, куда я мог собираться.

* * *

Разговор тот давно закончился. И Карен уже давно спал, выводя заливистые рулады. А я все не мог заснуть, лежал и думал. У себя дома, в своем времени я был достаточно обычным человеком. Пусть чуть более образованным, чем большинство, чуть более умным, но в целом – обычным. Единственное, чем я мог там гордиться – это решением во что бы то ни стало сохранить фирму отца.

Я усмехнулся. Нет, пожалуй, решением гордиться еще нельзя. Мы там все мастера «принимать решения». Сколько раз я или мои знакомые говорили себе: «С завтрашнего дня начинаю новую жизнь!» И не так важно, что мы себе обещали – начать ежедневно делать гимнастику, изучать языки, пойти заниматься единоборствами, начать борьбу с лишним весом или даже «просто бросить курить». Заканчивалось все обычно, как в том анекдоте: «Бросить курить проще простого! Я сам это делал тысячи раз!»

Но я в тот раз не просто решил, но и сделал. Стиснув зубы. Преодолевая себя. Через не хочу осваивая новые умения.

И это умение, вот ведь удивительно, пригодилось мне и тут, в прошлом. За каких-то полтора года, проведенных в этом мире, мой привычный и устоявшийся мир рушился трижды. Провал в прошлое и судьба никчемного гастарбайтера. Коварство Моргана и трагическая гибель Витька. И наконец нелепая стычка с ирландцами, приведшая к поспешному бегству из страны моей мечты.

Есть такая русская поговорка: «Посеешь поступок – пожнешь привычку, посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу!»

Мудры были предки! Моя привычка стискивать зубы и выбираться из любой задницы начала становиться характером. Каждый раз из задницы, в которую попадал, я выбирался все более привычно. Настолько привычно, что люди вокруг начали тянуться ко мне. Недаром и Стелла, и Генри Хамбл говорили, что я меняю людей вокруг себя, что окружающие тянутся ко мне…[37]

Так что в том, что я и в огне критской войны продолжал думать над своим проектом, вести расчеты и перебирать варианты, нет ничего удивительного. Я снова улыбнулся, вспомнив подходящий к случаю анекдот из своего времени: «Если человек упал с высокой колокольни и остался цел и невредим, как это называется?» – «Случайность!» – «А если он снова упал и во второй раз тоже остался без царапины? Как тогда это назвать?» – «Везение!» – «Ну а если он и третий раз упал и снова уцелел, тогда это что?» – «А тогда это уже привычка!»

Да, улыбнулся я. Даже выбираться раз за разом из глубочайшей задницы может стать привычкой. Я лежал, любовался звездным небом и продолжал лениво думать о всякой всячине.