и спрашивает Хенрика, зачем он поступил на курсы. А Хенрик не знает, что ей отвечать, ему неохота выкладывать свои планы относительно психологии и социологии, и он бормочет что-то неопределенное, мол, думает учиться дальше.

— А что ты раньше делал? — спрашивает она, и Хенрик отвечает, что был маляром.

— Маляром, — повторяет она, — совершенно не представляю тебя маляром. Ну и как, ничего?

— Да ну, — говорит Хенрик, — скучища жуткая.

— Представляю, — говорит она.

Хенрик каждый день старается подгадать, чтобы после уроков вывести свой мопед как раз в ту минуту, когда она появляется в дверях, но чаще всего она выходит вместе с другими, и тогда он, не подавая виду, садится и уезжает. Но иногда ему везет, она выходит одна, и тогда он тащит рядом с собой мопед и провожает ее до автобусной остановки, а потом еще стоит болтает с ней, пока не подойдет автобус. Однажды, когда они вот так стоят и ждут автобуса, она вдруг говорит, поглядев на него:

— Напрасно ты так из-за всего переживаешь.

— Из-за чего переживаю? — Хенрик в растерянности, он не понимает, куда она клонит.

— Да вообще из-за всего, — отвечает она, — мы иногда над тобой смеемся, так это же в шутку.

Хенрик краснеет и говорит, что он и сам это знает, что ж он, шуток не понимает, что ли, неужели она думает, он обижается, да ему первому бывает смешно. Но тут подъезжает автобус и она бросает ему «пока», вскакивает на подножку и больше уже не оборачивается — могла бы помахать рукой, или послать воздушный поцелуй, или что там еще в таких случаях делают, но нет, она просто проходит и садится на свободное место, потеряв к Хенрику всякий интерес.

Ему немножко неприятно, что она ему сказала такую вещь, но, с другой стороны, это, пожалуй, доказывает, что она не совсем к нему равнодушна. Он без конца думает о ее словах по дороге домой, вызывает в памяти все оттенки ее интонации и все время истолковывает их на разные лады. Не зря же она об этом заговорила, такие вещи не говорят просто так, без всякого определенного смысла. Вот бы встретить ее не на курсах, а где-нибудь еще, но только он понятия не имеет, как это можно устроить. Если б он знал, где она живет, он мог бы, к примеру, поехать туда на своем мопеде и столкнуться с ней как будто случайно. Хенрику очень нравится эта идея, здорово бы было, но он же не знает, где она живет, он вообще ровным счетом ничего о ней не знает, кроме того, что она, как и он, учится на курсах.

Но одно Хенрик теперь твердо решил: впредь он будет заниматься старательней, чтобы всегда знать урок и не выступать больше в роли шута. Поэтому, едва переступив порог своей квартиры, он с места в карьер заваривает чай и идет с чайником к себе в комнату, намереваясь немедленно засесть за уроки на завтрашний день. Но толку получается мало, он все время возвращается к мыслям о Сусанне, а немного погодя он уже сидит и рисует голых девиц, голых девиц всевозможного вида и во всевозможных позах, а потом сжигает эти картинки, чтобы они не попали на глаза родителям. Мать с отцом пришли бы в ужас, увидев, какие он делает рисунки, папаша небось подумал бы, что Хенрик просто псих, сам он, конечно, никогда не рисовал голых девиц. Хенрик вообще не может себе представить, чтобы его отец интересовался чем-нибудь таким, у него, наверно, в жизни не было других интересов, кроме его жалкой лавчонки да еще телевизора. Во всяком случае, голых девиц он уж точно не рисовал.

Хенрик не в состоянии собрать разбегающиеся мысли, они скачут с одного на другое, пожалуй, он заведет пока пластинку, чтобы успокоиться и сосредоточиться, но только одну, а потом он будет заниматься. И он ставит пластинку, а сам ложится на спину и слушает музыку, не слыша ее, а когда пластинка кончается, он обнаруживает, что на часах без десяти четыре, глупо садиться за работу без десяти, ладно уж, можно подождать, пока будет ровно четыре, — и Хенрик снова принимается рисовать голых девиц. Время течет у него сквозь пальцы, уже вечер, а он всего-то успел решить две задачки, не так много, если учесть, что, кроме математики, у него еще на завтра немецкий, английский и история. Да, но он все равно сидит и думает о посторонних вещах, лучше устроить пока перерыв, и, хотя он знает, что не должен этого делать, он отправляется к Енсу и Гитте, ненадолго, побудет минутку и уйдет.

В компании Енса и Гитте появился новый рабочий, он наборщик и совсем не похож на Хенрика. Он умеет беседовать на любые темы, вставляя те же красивые и редкие слова, какими пользуются Енс и Гитте и их друзья, ведь эти слова хорошо знакомы ему по работе. Наборщик то и дело атакует студентов, без всякого стеснения высказывая им, что он о них думает, а они, как ни странно, ничуть не в обиде и вроде бы даже рады, когда он над ними издевается. У Хенрика он вызывает раздражение: до того самодовольный, что слушать противно, — и Хенрик вскоре потихоньку сбегает, все равно он здесь никому не нужен.

Раскрытые книги лежат у него на письменном столе, он зевает, хочется спать, но нет, он себе спуску не даст, раз нужно, значит, нужно, все дело в том, чтобы взять себя в руки. И он садится за стол и принимается за следующую задачу с твердой решимостью не ложиться до тех пор, пока не приготовит домашние задания, даже если для этого придется просидеть всю ночь.

13

Разумеется, торговля не может все время идти столь же успешно, как в день открытия, на это лавочник и не рассчитывал. После того как первое любопытство улеглось, приток покупателей заметно уменьшается, лавочнику и его жене уже не приходится работать без перерывов, у них есть время передохнуть. Что ж тут странного, так и должно быть, в конце-то концов не могут же они угощать покупателей бесплатным кофе каждый божий день.

Но лавочник по-прежнему в бодром настроении. Что ни говори, а по сравнению с тем, что было до ремонта, сделан большой шаг вперед, сейчас редко когда бывает, чтобы в магазине не было ни единого покупателя. Не то что раньше, когда большую часть дня лавочник проводил в одиночестве, предаваясь унылым размышлениям;