По пути к фабрике я успел замотивировать Второва:

— Я к вам, Александр Федорович, обратился потому, что вы быстрее других сможете большое производство развернуть. Дело это архиважное, а потому, если заказ исправно отработаете, будете удостоены княжеского титула.

Время от времени Империя выдает особо богатым и полезным купцам титул барона, но княжеский — никогда. Кому не хочется быть круче других? Уж точно не Второву! Прищурив глаза, он изобразил на лице мечтательное выражение, тут же взял себя в руки и пообещал:

— Не подведу, Ваше Императорское Высочество!

— Георгий Александрович, — выкатил я приятный бонус. — Это касается и вас, Игорь Иванович. Приоткрою перед вами завесу тайны — вам с другими учеными господами придется вскоре покинуть славный Иркутск. Я здесь задержусь еще на неделю, поэтому постарайтесь передать дела толковым ученикам.

Какой уездный врач не хочет заделаться врачом столичным? Такие, полагаю, найдутся, но доктор Блинов, судя по загоревшимся глазам, к ним не относился:

— Слушаюсь, Георгий Александрович!

Нельзя «открывателям» в Иркутске сидеть, у меня на них большой план есть.

Швейная фабрика представляла собой огороженный деревянным забором бревенчатый одноэтажный барак на окраинах Иркутска. Рабочий день уже успел начаться, поэтому внутри, за швейными машинками и прядильными станками, трудились одетые в темные однотипные униформы из штанов да камзолов, швеи мужского пола. Возраст сильно плавал — лет от пятнадцати (по этим временам таращащийся на меня с открытым ртом пацан считается вполне взрослым) до тридцати с лишним. Скудная в Империи продолжительность жизни, и до реально солидных лет доживают сильно не все. Дамы тоже нашлись — примерно треть, тоже в однотипной одежде, но в виде закрытых платьев с подолом до пола и белых фартуках. Молодых девушек не замечено — все от двадцати и старше. Такая себе эмансипация — за ту же работу дамам в эти времена платят меньше, чем мужчинам. Детям платят еще меньше — он же маленький, зачем ему взрослые деньги? Однажды я это дело поправлю, но не сейчас: усовестить Второва можно, и он зарплату на своих предприятиях уровняет, но лучше подождать и принять сразу трудовой кодекс.

На фабрике было неплохо — окна здесь побольше, чем в жилых или присутственных зданиях. Чистота — образцово-показательная, хорошая погода позволила открыть окна, впустив в цех свежий воздух. Не знаю, как здесь зимой, но летом вполне неплохо.

Вызванная нашим появлением суета быстро упорядочилась, и я поговорил с рабочими — ко Второву претензий ни у кого не оказалось: платит хорошо, наладил централизованное бесплатное питание, некоторые рабочие прибыли из деревень на «отхожий промысел» и живут в общежитии с четырьмя койко-местами на комнату. Рабочий день по этим временам приемлемый, десятичасовой, но ночные и дневные смены — фабрика круглосуточная — оплачиваются в одинаковом размере. Это мы тоже потом зарегулируем.

Пока Второв с начальником фабрики водили меня по цеху, рассказывая об оборудовании, я думал о детском труде. Пакость страшная — ребенок должен учиться и веселиться, потому что попахать успеет во взрослой жизни, но понятие «детство» еще только зарождается. Введешь запрет на детский труд, и по стране прокатится волна голодных смертей — не от хорошей жизни подросток к станку становится, а от безысходности. Второе большое последствие — всплеск детской преступности: запретил царь работать, а жить как? Сначала нужно как минимум побороть голод, развернуть сеть школ — с бесплатным питанием! — ПТУ — тоже с питанием — и пионерских лагерей, а уже потом думать про запреты.

Блин, а как называть лагеря в отсутствие пионерского движения? Стоп, а почему «в отсутствие»? Молодежная организация государству нужна хотя бы за тем, чтобы вкладывать в юные головы правильные тезисы. Обязательно займусь.

Афанасий Никитович Рыбин, самый опытный швей на этой фабрике, быстренько раскроил белую хлопковую ткань, скрепил между собой слои при помощи машинки и добавил лямки. Мы с доктором примерили, попробовали подышать — нормально, я спросил Афанасия насчет детей и пообещал оплатить трем его сыновьям учебу в гимназии.

Далее мы переместились в кабинет начальника фабрики. Солидно перекидывая костяшки на деревянных счётах, Александр Федорович высчитал, что маска стоит две копейки. Обрадовавшись такой никчемной себестоимости, я увеличил заказ до миллиона и выписал вексель на тридцать тысяч рублей, объяснив избыток средств:

— Людей вы, Александр Федорович, не гноите — это очень хорошо. Но срочность и величина заказа требуют от вас увеличения рабочих часов. Нагрузка на рабочих увеличится, и я приказываю вам щедро оплачивать их переработки — десять дополнительных тысяч должны уйти на это целиком.

Второв конечно же заверил меня, что «да я бы и так доплачивал!», а я сделал вид, что поверил ему. Перед уходом поделился способом поднять мотивацию персонала почти без затрат:

— В Японии мне довелось посетить некоторые их производства. Там на самых видных местах висят так называемые «доски почета», на которые помещают фотографии да имена самых усердных работников.

Моментально оценив перспективы такого новшества, Александр Федорович пообещал:

— Я немедленно воспользуюсь таким интересным способом поощрения!

Вот они, коммерсанты — все, что угодно, лишь бы зарплату не повышать. Попрощавшись с господами, я покинул фабрику, разминулся с доктором Блиновым у экипажей и отправился в губернаторский дом. Дав слугам меня раздеть, я запретил Андреичу будить меня до пяти часов вечера и вырубился с чувством выполненного долга.

* * *

Проснулся я от очень нехорошего шума. Бросив взгляд за окно, определил время как «почти полдень» и не увидел ничего подозрительного, а потому кликнул Андреича. Моментально появившись в комнате, камердинер «порадовал» новостями:

— Бесноватые бунтуют, Георгий Александрович.

Я недоуменно поднял бровь.

— Курильщики опию, — уточнил Андреич. — Курильни которую неделю закрыты, так эти грешники, — перекрестился на Красный угол. — Из аптек да у купцов, которые дрянью торговали, все запасы выгребли, а теперь чудят — две аптеки по бревнышкам разнесли, троим урядникам бока намяли…

За окном послышался одинокий выстрел, после которого крики из гневно-подзуживающих превратились в жалобные. Сработал предупредительный, не совсем у наркоманов тормоза от ломки отключились.

— Ужо им казаки теперь покажут! — погрозил окну Андреич.

— Ступай, дядька, — зевнул я и повернулся к стене.

Окна для моего участия в этой ситуации нет — обычная уголовщина, и теперь наркоманы поедут лечить зависимость на каторгу. Сами виноваты.

Следующее пробуждение было запланированным, и во время одевания Остап доложил:

— Епископ пришли, на двуперстых жаловаться.

Догнал меня Крестный ход! Я же путь срезал, а