Не удержавшись на ногах, Доре опрокинул поддерживающего его Симона и плашмя растянулся на полу.

– Дьявол тебя побери! – громко взвыл прижатый к паркету Симон, – ты бы хоть предупредил, что падать будешь! – он сбросил с себя руку Доре и приподнялся, – вставай, давай! Хорошо, Этьены нет! Она бы… – Симон схватил мужчину за пояс и кое-как затащил обратно на кровать, – сиди здесь, я сейчас…

«Факир был пьян, – всё ещё ошалелый от неожиданного падения, невпопад вспомнил чью-то фразу Доре, – и фокус не удался… здорово меня звездануло… хорошо, что хоть не врезался головой в стену… повезло, можно сказать…только посуду перебил… – пытаясь вдохнуть, он втянул носом воздух и скривился – и лекарства… нашатырем несет, мочи нет».

– Окно открой!

– Подожди, убрать надо! – Симон метнулся в кухню за веником.

Тогда Жан сам дотянулся до окна, распахнул створку и удовлетворенно плюхнулся обратно на кровать.

«Надо бы ещё дверь закрыть, пока весь дом не провонялся…»

Примериваясь к расстоянию, он критически окинул взглядом усеянный осколками пол и вздохнул: «Лучше не рисковать. Симон придет…»

Вбежав в комнату, Симон фыркнул и захлопнул за собой дверь.

«Порядок…»

– Это ж надо было! Меня же за такой разгром Этьена просто убьет! – сметая с пола осколки, громко запричитал Симон, – ты что, стоять разучился?

– Похоже, что да, – сидя на кровати, Доре растерянно потёр ладонью ушибленное колено.

– Так учиться надо, а не посуду бить… в последнее время её и так почти всю расколотили…

– Почему?

– Почему… почему… – внезапно побагровел Симон, – по кочану! Ясно?

– Нет.

– А тебе и незачем. Ложись, давай, – Симон быстро стянул с него тапочки, опрокинул на кровать и укрыл одеялом, – всё. На сегодня хватит! Завтра учиться будешь.

Пришлось учиться. Тем более, что в качестве сиделки теперь всё чаще оставался Симон.

Сначала, тяжело повисая на его плече, Доре дошел до двери своей комнаты. Потом, поддерживаемый всё тем же Симоном, он одолел коротенький коридор между этой комнатой и соседней.

Затем, хватаясь за стены, добрался до библиотеки.

– Ого, – задержавшись на пороге, он удивленно окинул взглядом большую квадратную комнату со стоящими вдоль стен стеллажами, – книг-то!.. Это что, фамильная гордость?

– Нет, – мотнул головой Симон, – Этьена сама собирала.

– Ничего себе! – забыв про слабость в коленях, Жан с любопытством прошелся вдоль полок, – как ты думаешь, трогать можно?

– Конечно, я тут чуть ли не половину перечитал, – похвастался Симон.

Но Доре уже потерял интерес к книгам и ещё раз обвел глазами зал.

– Гантели раздобыть сможешь?

Так проходили дни.

Этьена заглядывала рано утром, дожидалась звонка в дверь, бросала вошедшему Симону: «Привет», – и убегала. Возвращалась вечером, незадолго до комендантского часа, накрывала ужин. Потом Симон, у которого, как у работника госпиталя, был ночной пропуск, уходил, а они расходились по своим комнатам.

Иногда, желая продлить вечер, Жан брал книгу и садился в кресло в библиотеке.

Иногда к нему присоединялась Этьена.

Иногда она подсаживалась к бюро и делала выписки из книг, после чего убирала исписанные листы в ящик.

Как-то он снял с полки заинтересовавшую её книгу (Наполеон «Избранное»), полистал и поставил обратно.

Очень хотелось посмотреть записи, но… Сначала он не позволял себе заглянуть в ящик, а когда всё-таки позволил, то оказалось, что ящик пуст. Но, зато на столе, в пепельнице кудрявился невесомый ком сгоревшей бумаги.

4

Однажды зашли Гаспар с Мадленой. Достав из саквояжа стетоскоп, врач попросил Доре раздеться, после чего долго прослушивал и простукивал ему грудь и спину.

– Дышите.

Жан послушно задышал, глубоко втягивая носом воздух.

– Нагнитесь.

Мужчина нагнулся, а потом из чистого озорства быстро распрямился и присел, картинно разведя по сторонам руки.

– Хорошо.

Помогая подняться, Гаспар подхватил его под локоть, усадил на стул и обвил надувной горжеткой предплечье.

– Давление в пределах нормы. Но от таких упражнений в ближайшее время вам лучше воздержаться.

– Слушаюсь, – стараясь не смотреть на кружащиеся стены, покорно согласился Доре.

– В остальном, всё хорошо. Я бы даже сказал, отлично.

Когда стемнело, женщины накрыли в гостиной стол, на который Гаспар водрузил золотистый «Сотерн» и две бутылки темно-малинового «Сент-Эмильона». Симон притащил из библиотеки широкое кресло (почти кушетку, на которой при желании можно было полулежать, вытянув под столом ноги), в которое без напоминаний перебрался присмиревший после гимнастики Доре.

«Пижон я, – наблюдая, как Этьена с Мадленой носят из кухни тарелки с закуской, запоздало укорил себя Доре, – хорошо, хоть не грохнулся тут… а ведь мог…»

– За тебя! – открывая застолье, поднял бокал Гаспар, – за твоё выздоровление. И за мою статью, которую я напишу после войны!

– За вас, – беря в руки бокал, застенчиво улыбнулась Мадлена.

– За тебя, феномен, – нахально блеснул глазами Симон.

– А вы? – поворачиваясь к Этьене, весело поинтересовался Доре.

– И я.

– Давай! – Симон потянулся через стол и смачно стукнул бокалом о его бокал, – считай, что в медицине бессмертие ты уже заработал. Гаспар тебя так распишет, что у всех только челюсти поотвалятся.

– Заткнись, – попытался утихомирить брата Гаспар.

– А что? – не унимался Симон, – он тут про одного с этим… как его… знаешь, как написал?! Теперь все врачи Парижа его по рентгеновскому снимку в лицо узнают!

– Не в лицо, – негромко поправила Мадлена.

– А? – оглянулся на неё Симон, – конечно, не в лицо! Какое лицо, если на снимке не лицо было, а…

Этьена приподнялась с места и точно залепила рот Симона бриошью.

– М-м-м…

– Спасибо, – поднял свой бокал Доре.

Это был удивительный вечер.

С наступлением темноты в гостиной опустили плотные шторы и включили трехрожковую люстру, похожую на покрытый инеем букет замороженных роз, опрокинутый над столом. Чуть позже, когда электричество начало гаснуть, зажгли свечи, вставленные в такие же удивительные подсвечники.

Откуда-то снизу принесли патефон и целую кипу пластинок.

Потягивая вино, Жан блаженно наблюдал за Гаспаром, с неожиданным для него артистизмом рассказывающим анекдоты.