«Возможно, и нет, – закончив осмотр, предположил Доре, – возможно, кто-то приходит… или она сама врач?… нет, едва ли».

Почему-то с этим лицом никак не вязалось серьезное и немного суровое слово «врач». Не то, чтобы лицо у неё было пустым или глупым.

Нет…

Наоборот.

Жан повернул голову и придирчиво изучил высокий излом бровей, пушистые строчки плотно сомкнутых темных, очень густых ресниц, нос (не классический, но и не курносый, а так – посередке), высокий, совсем не женский лоб, припухлые губы и маленький изящный подбородок.

«Странное лицо… и не разберешь, красивое оно или нет. Но что нестандартное, это точно, – он попытался восстановить в памяти крыши, но вспомнил только глаза, – ну, глаза! Какие там глаза – глазища! Никогда таких не видел».

Он перевел взгляд на её ладонь, совсем по-детски подложенную под щеку.

«Лет двадцать пять, не больше… с характером девчонка, – совсем некстати вспомнив полученную пощечину, придушенно фыркнул Доре, – на совесть отвесила. Кажется, дурак я был, когда про любовника-банкира думал. Здесь им, по крайней мере, и не пахнет».

Девушка спала.

За окном барабанил дождь.

«Н-да… влепила, так влепила… – переводя взгляд на стену, философски подумал Доре, – ещё понятно, когда бьют за невнимание, но когда за… нет, здесь банкиром не пахнет».

Стена, на которую он смотрел, была кремовая. Точнее, три стены, так как две трети четвертой занимало огромное окно, большую часть которого закрывала тяжелая светонепроницаемая штора. За окном, на фоне дымно-синего, перемешанного с низкими облаками, неба четко выделялась верхушка сиреневого куста с редкими, обтерханными дождем, листьями.

«Интересно,» – Жан попытался приподняться, на что кровать под ним неожиданно громко охнула.

Девушка завозилась, сладко по-кошачьи потянулась, уперлась спиной в кресло и открыла глаза.

– Доброе утро, – чувствуя себя не совсем уютно, преувеличенно вежливо поздоровался Доре.

Девушка сонно улыбнулась и зевнула, застенчиво прикрыв ладонью рот.

– Или, может быть, день?

Девушка села ровно, спустила ноги с кресла и поднесла к глазам руку с надетым на неё браслетом.

– Пожалуй, вечер. Скоро пять.

Она машинально откинула назад упавшие на глаза волосы, потом пошарила рукой по креслу, нашла заколку и на ощупь заколола мешающую прядь.

– Неужели вы всё время были здесь?

– Нет, конечно. Я зашла совсем недавно.

– И вы всё время одна? – не удержался Доре.

– Конечно же, нет. Нас тут целая бригада, – девушка села поудобнее и оттянула один палец, – во-первых, Мадлена. Она – медсестра. Во-вторых, Гаспар. Он – врач и её муж. Учтите, что он жутко ревнив. Как утверждает Симон, собака мимо пройдет, Гаспар уже приревнует.

– Обязательно учту. А кто такой Симон?

– Симон – тот, который в третьих, – оттягивая третий палец, оживленно болтала Этьена, – он – санитар и брат Гаспара. И, только, в-четвертых, я.

– И кто же вы?

– Я? – девушка невольно покраснела и на долю секунды застенчиво опустила глаза.

«Хороша,» – невольно залюбовался Доре.

– Антуанетта.

– И всё?

– Да.

– Туанон… – словно пробуя имя на язык, Жан медленно повторил и поморщился.

«Только не Туанон! Имя для деревни… или для девочки из борделя…»

– Мне больше нравится Этьена.

Доре удивленно поднял брови:

– Странное имя… но вам подходит. Я – Жан, – он хотел ещё что-то сказать, но, придавленный неожиданно навалившейся усталостью, только откинулся на подушку и совсем другим, словно увядшим голосом, стеснительно пробормотал, – пить очень хочется.

– Сейчас.

Этьена налила воду в стакан, села рядом и, приподняв его голову, помогла напиться.

– Отдыхайте.

3

– Привет, феномен, – заглянув в комнату, с жизнерадостной наглостью поприветствовал больного Симон.

– Почему, феномен? – удивился Доре.

– Так ты же медицинское чудо, – Симон зацепил ботинком ножку кресла, подтащил его ближе к кровати, плюхнулся и бесцеремонно уставился Жану в лицо, – тебя Гаспар хоронить собрался, а ты – пожалуйста!

– Спасибо, – оскорбленный таким отношением, резко отпарировал Доре.

– Не за что, – Симон подался вперед и протянул руку, – Симон.

– А-а… – с точно отмерянной дозой ледяного пренебрежения, медленно процедил Доре, – это тот, который, в-третьих?

– Почему, в-третьих? – сбитый с толку, парень разом утратил часть своей нагловатой самоуверенности.

– Потому, – всё ещё злясь, но уже с изрядной долей издевки, объяснил Доре, – что, во-первых – это Мадлена, а во-вторых – Гаспар, который ревнует Мадлену к каждой проходящей мимо собаке. И что, он, действительно, её так ревнует?

Вместо ответа Симон с достоинством надул губы и отвернулся.

– Занятно… очень занятно. И как, он, начинает ревновать сразу, или ждет, пока прецедент станет очевидным?

– Слушай, ты!

– Что? – Доре насмешливо вздернул бровь, – ты считаешь, что лучше не злить Гаспара и поухаживать за Этьеной?

– Не советую, – жутко покраснев, зло пробормотал Симон.

– Почему? – почувствовав себя хозяином положения, Доре вальяжно оперся локтем на подушку, – или Гаспар ревнует их обеих?

– Нет, – краснея ещё больше, после долгого молчания выдавил из себя Симон.

В комнате повисла долгая, напряженная тишина. Всё ещё пламенея, Симон растерянно опустил глаза и теперь сидел, нервно теребя манжет рубашки.

«И чего я к нему привязался? – успокоившись, одернул себя Доре, – пацан же ещё…. И наехал на меня по-пацаньи, со страху. Считает меня героем, вот и хорохорится. Хорош, герой, нечего сказать!»

– Этьена говорила, что ты мне здорово помог, – резко меняя тему, серьезно произнес Доре, – спасибо.

– Чего там, – опять сбитый с толку, всё ещё ожидая подвоха, смущенно пробормотал Симон, – а Этьена зря… надо было, вот я и…

«Да он, похоже, влюблен! – мысленно связав воедино, и наглость, и пылающие щеки, и хрипловатую вибрацию голоса (на женском имени он просел почти до сипа, а это что-нибудь, да значит!), подвел итог Доре, – сочувствую. Задача не из легких».

– Всё равно, – Жан протянул юноше руку, – спасибо.

– Ладно, сочтемся, – Симон серьезно, с огромным чувством собственного достоинства, пожал протянутую ему ладонь, потом хитро сощурился и зачастил, – Жан Доре, 1914 года рождения, место рождения – город Париж, округ Опера…