В этих условиях трудно говорить об авторитете власти и о построении правового, тем более социального государства.

Опыт советского периода четко показал, что чем активнее руководители борются с преступностью в сфере экономики, тем выше у них авторитет среди населения и обеспечена повседневная поддержка со стороны работающего человека и тем большую ненависть испытывают к ней всякого рода преступники и проходимцы. Слова Владимира Маяковского — делать жизнь с товарища Дзержинского — не фраза, а насущный совет, как вести себя сегодня, когда более трети населения России живет ниже прожиточного уровня. И это на фоне жирующей и богатеющей буржуазии, которая все наглее ведет себя, выставляя напоказ богатства и изощряясь в их расходовании. Вероятно, правительство не знает, что «в этой стране» оно готовит социальный взрыв, который трудно будет сравнить со многими революциями.

Дзержинский учил соратников скромности, ограничению своих потребностей, исходя из реального положения дел в стране.

Вот как описывает очевидец кабинет председателя ВЧК на Лубянке: «Зайдя в кабинет Дзержинского, мы нашли его согнувшимся над бумагами. На столе перед ним полупустой стакан чаю, небольшой кусочек черного хлеба. В кабинете холодно. Часть кабинета отгорожена ширмой. За ней кровать, покрытая солдатским одеялом. Поверх одеяла накинута шинель. По всему было видно, что Феликс Эдмундович как следует не спит, разве только приляжет ненадолго, не раздеваясь, и снова за работу»[2165].

31 декабря 1920 г. Дзержинский распорядился убрать изо всех служебных помещений ВЧК излишнюю мебель и другие предметы обстановки". Несколько ранее, 5 декабря, он отдал распоряжение о снятии во всех подведомственных помещениях его портретов, оставив «только групповые снимки», потому что «неприлично это»[2166] В 1923 г., когда Дзержинскому стало известно, что его портреты «являются „украшением" разных лавок, пивных, чайных, палаток и т. п. Центрального Трубного рынка и красуются почти во всех домах Цветного бульвара (центра разврата и притонов Москвы», он провел специальное расследование и выяснил, что каждый портрет навязывается торговцам управляющими домами и участковыми милиционерами по цене за 2 рубля золотом, при этом деньги за портреты они получали без расписок и квитанций. «Это доказывает, — писал председатель ОГПУ 28 ноября 1923 г. в ЦКК РКП(б) В. В. Куйбышеву, — насколько неблагополучно в московской милиции, которая занимается непристойным навязыванием портретов сов. работников как источником своего питания»[2167].

В стране, где народ голодал и нищенствовал, остро ощущалась нехватка продуктов и товаров, а на счету у государства была каждая копейка, Дзержинский считал непозволительной роскошью затраты на обслуживание нарождавшейся советской номенклатуры. 31 августа 1922 г. он писал Кацнельсону: «Машины по Москве гоняют так, как будто бы мы богатейший народ с колоссальной промышленностью. Это растрачивается народное достояние. Откуда столько средств на шоферов, резину, бензин? В провинции же колоссальный недостаток средств передвижения. Между тем трамваи у нас ходят отлично, а тех, кто работает без ограничения времени, очень мало, т. е. количество лиц, которые должны пользоваться машинами, ограничено». Он предложил начальнику ЭКУ ГПУ изучить проблему и привлечь к этой работе А. Я. Беленького, Π. П Рубинштейна, Ф. Д. Медведя и других. — «Обследованию этому я придаю большое значение»[2168].

24 марта 1924 г. он писал Ягоде: «По городу ездят автомобили, купленные за границей. Нельзя ли бы было расследовать, сколько и кем и во сколько это нам обошлось и кто дал на эту покупку разрешение. Полагаю, что такие дела надо быстро расследовать для передачи или в Контрольную] комиссию или в трибунал. Между прочим, и Коминтерн имеет заграничную машину. Ездит на ней Мирович (со слов Мархлевского»[2169].

Еще 9 апреля 1923 г. Дзержинский в записке Уншлихту и остальным членам Коллегии ГПУ предложил «упразднить персональные машины, в том числе и мою. Я слышал, что у нас 11 персон, машин. Если есть одна персональная, то будет всегда и больше. Надо упразднить это, а пользование машинами сократить максимально, заменяя, где возможно, лошадьми. Прошу обсудить и принять меры… Наше [Республики] финансовое положение катастрофично и надо проявить скупость во всем. Мелочи в совокупности вырастают в колоссальные цифры»[2170].23 сентября 1924 г. он писал Ягоде: «Экономия во всем — в том числе и в выписывании газет должна быть обязательной и для ОГПУ. Прошу представить мне данные, сколько газет мы выписываем и сколько это в месяц стоит, а также проект сокращения с 1-го X. Многие, в том числе и я, можем выписывать за собствен, средства»[2171].

В сентябре 1925 г. Дзержинский представил в финансовую часть ОГПУ расходную ведомость за время отпуска (16–28 августа), в которой отчитался за каждый рубль, потраченный за время отдыха (существовало тогда такое правило). Вот выдержки из этого документа:

«16. VIII.25. В пути к Кисловодску: яблоки 3 шт. — 45 коп., бутылка воды «Ессентуки» Ns 24–30 коп., арбуз — 65 коп., газеты — 10 коп.

17. VIII. 25. Ст. Невиномысская, слива — 30 коп., арбузы, там же — 1 руб. 20 коп., минеральные воды в Кисловодске — 2 руб. 80 коп.

21. VIII. 25. — Извозчик — 1 руб. 80 коп., телеграмма № 4046 — 1 руб. 60 коп., газеты — 22 коп., резинка к шляпе — 60 коп.

25. VIII. 25. — Парикмахеру — 10 руб.

26. VIII. 25. — За химическую чистку — 3 руб.

27. VIII. 25. — Газеты — 26 коп.

28. VIII. 25. — В замке «Коварства и Любви». Ситро — 1 руб. 50 коп.[2172].

И такой подробный отчет за каждый день.

По буржуазным и современным российским меркам человек, который мог бы стать самым богатым в стране (председатель ВСНХ и председатель ОГПУ), писал 1 июля 1925 г. своему секретарю А. В. Беленькому:

«1. Я до сих пор не получил справки, за что я через Реденса получил гонорар в 500 рб.

2. Сколько я должен за костюм, ботинки, белье и т. д.?

3. Одолжите мне из имеющихся у Вас 15 рублей»[2173].

Дзержинский в корне пресекал малейшие «подарочные поползновения». Однажды председатель Азербайджанской ЧК Хапуалов направил в Москву на его имя «для поправления здоровья» посылку с икрой и шестью бутылками сухого вина. На приложенном к посылке письме 14 января 1921 г. Феликс Эдмундович тотчас же начертал: «Сдать в больницу», а в Баку послал такую депешу: «Благодарю Вас за память. Посылку Вашу я передал в санитарный отдел для больных. Должен Вам, однако, как товарищу, сообщить, что не следует Вам, как предЧК и коммунисту, ни мне и никому бы то другому, посылать такие подарки»[2174].