называемый «Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе» — упомянутые Хельсинкские соглашения. В этом документе, подписанном 1 августа 1975 года главами тридцати пяти стран, в число которых входили Италия и СССР, имелся пункт о воссоединении семьи.

С другой стороны, уже один тот факт, что пресс-конференция проходила не в Нью-Йорке или Лондоне, а в Милане однозначно указывал на выбор режиссёра. Сам же он сформулировал это несколько двусмысленно: «Это не я избрал Милан, а Милан избрал меня!» Сказанное контрастирует с утверждением Кончаловского, будто Максимов чуть ли не «насильно привёз»[906] Тарковского на мероприятие. Впрочем, контрастирует, но не противоречит. Податливость и доверчивость режиссёра многократно играла с ним злую шутку. Вот и теперь он мог сколько угодно повторять, что чужд диссидентству, но в одночасье не просто оказался в самом сердце этого движения, а стал одним из его флагманов. Андрей сознавал это и, конечно, страдал как от идеологического неприятия статуса, так и от вытекающего отсюда страха расправы КГБ.

В ходе своего выступления Тарковский озвучил краткий конспект мартиролога: обвинил во всём лично Ермаша, который «вычеркнул» его «из списка трудоспособных кинематографистов». Здесь стоит вспомнить, что выходу «Зеркала» и «Сталкера» глава Госкино тоже, мягко говоря не способствовал. Андрей жаловался на невозможность преподавать (видимо, в этом смысле его особенно воодушевила недавняя поездка в Германию), обиженно говорил, что советские его не поздравили с пятидесятилетием и, наконец, сослался на саботаж в Каннах: «Сегодня все знают, как вёл себя Бондарчук в отношении моей картины — он дрался как лев, чтобы я ничего не получил. То, что я всё-таки получил, было не благодаря, а вопреки его стараниям». Также режиссёр упомянул Андропова, который игнорировал его письма, а если бы тот ответил, то Тарковский никогда бы не решил остаться на Западе. Иными словами, он обвинил и покойного генерального секретаря, бывшего главу КГБ, что было поразительно тонким стратегическим решением.

Всё выстроилось крайне логично: если Бондарчук и стоявшие за ним люди не поддерживают Андрея, значит, они не считают его своим. Если бы он был нужен в СССР, то генеральный секретарь или глава Госкино ответили бы на его письма. А если нет, то зачем возвращаться?

Вдобавок Тарковский рассказал, как тепло его принимают на Западе, какими замечательными были выступления в Римини — необходимый реверанс в сторону «Movimento Popolare» и лично Роберто Формигони. И, наконец, одна из заключительных фраз, которая лишний раз подчёркивает, что режиссёр очень волновался: «Я убеждён, что здесь я успею сделать больше, чем дома, но драма состоит в том, что советский зритель не сможет увидеть того, что я буду здесь делать, кроме гениальных виолончелистов, которые, поехав в Париж, сумеют посмотреть мои фильмы».

Заявления, сделанные на пресс-конференции, разлетелись по миру во множестве статей, радиопередач и телерепортажей. Надо сказать, это всколыхнуло заметную волну дополнительного интереса к Тарковскому, потому вскоре начнутся и ретроспективы. Все последующие дни Ларисы и Андрея были посвящены разговорам с журналистами, что очень утомило режиссёра.

В череде последовавших за миланскими событиями интервью стоит упомянуть беседу супругов с Марио Корти на радио «Свобода», которая вышла в эфир 13 и 14 июля, а записана была на следующий день после пресс-конференции прямо в Милане. До сих пор стенограммы выступлений в палаццо Сербеллони более труднодоступны, чем упомянутый материал, а говорит в нём Тарковский примерно то же самое, только лаконичнее и без волнения, поскольку заявления были уже многократно «отрепетированы». Так, Андрей очень чётко и назидательно подчеркнул, что западным странам следует тщательнее контролировать выполнение Хельсинкских соглашений всеми странами, подписавшими акт. Это был открытый политический удар.

Но всё-таки акценты в интервью были несколько смещены относительно пресс-конференции. На радио режиссёр больше внимания уделил прокату своих картин в СССР, низкой оплате труда, а также тому, что его не наградили никакими призами советских фестивалей: «Я не получил ни одной, даже самой средней, или маленькой какой-то, премии в кинематографической области, которых у нас очень и очень много в Советском Союзе. И их уже получали все, абсолютно, кто работал в кино. Я не знаю, кто не получал эти премии. Я их не получал»[907].

На осторожный вопрос Корти о том, не слишком ли оптимистично Тарковский смотрит на перспективы работы на Западе — тут тоже есть трудности, хоть и другие — режиссёр ответил, что это, безусловно, так, но местные проблемы преодолимы. В конце концов, у него уже имеется опыт работы в Италии: «Я надеюсь не терять столько времени на постановку своего фильма… я не думаю, что я буду тратить четыре года на каждый фильм». А ведь эпопея с «Рублёвым» растянулась на все девять[908]. Однако и работа над «Жертвоприношением» займёт почти три года.

В противовес историям об СССР, Тарковский отметил замечательный прокат своих картин в Европе. Действительно, сборы «Ностальгии» в Италии превзошли ожидания «RAI». Вдобавок Андрей обратил внимание на отличную прессу. В эфире он не стал говорить, что думает о западной критике, но нам это известно из апрельского разговора с Сурковой.

Режиссёр обратился к своим в Москве: «Нам совершенно ясно, что мы сделаем всё для того, чтобы как можно скорее увидеться. Я не вижу причин, по которым это [бы] не могло произойти. В любом случае мы сделаем всё и даже невозможное, для того чтобы это произошло как можно скорее. И надеемся на то, что это будет очень скоро. Потому что, насколько нам известно, существует огромное количество людей, которые совершенно не понимают эту чудовищную, совершенно нелепую ситуацию с необходимостью нашей, с Ларисой Павловной, остаться здесь, и которые готовы помочь нам в этой проблеме, и надеемся, что это произойдет довольно скоро. То есть, короче говоря, я хотел бы сказать, чтобы они [родственники в Москве] не беспокоились, чтобы они верили в то, что мы скоро увидимся, хотя сейчас очень и очень тяжелое время». Слова о том, что нет причин не встретиться, режиссёр повторил несколько раз, словно мантру. Комитеты по воссоединению семьи Тарковских были на грани возникновения. Один из первых появится в Великобритании менее чем через месяц. В его организации примет участие Марина Вайховская — врач-психиатр, эмигрировавшая из Ленинграда, отказываясь практиковать карательную медицину.

Корти спросил: «Андрей Арсеньевич, вы вчера на пресс-конференции заявили, что готовы на всё, на любой, даже самый крайний шаг. Что вы имели в виду?» Удивительно точный вопрос. Многие журналисты, в особенности те, кто смотрел «Ностальгию», обратили внимание на эти слова. Невозможно было не подумать