Стрела, вылетевшая из темноты, вонзилась ему в шею над самой ключицей; кровь брызнула струей. Анда-Нокомис повалился на землю. Третий солдат, победно размахивая луком, подбежал к приятелям.

Издалека послышались возбужденные выкрики на незнакомом языке, громкий топот и приказания.

Лучник махнул товарищам:

– Пойдем отсюда, пока бастаные катрийцы не набежали. Бросайте девчонку, что с ней возиться! Тут бы самим ноги унести…

Все трое убежали вверх по течению.

Майя встала на четвереньки; перед глазами вспыхивали радужные искры, в ушах призрачно звучал плеск волн. Она медленно встала. Анда-Нокомис лежал на боку, кровь из раны заливала гальку. Майя, пошатываясь, подошла к нему, опустилась на колени и приподняла его голову:

– Анда-Нокомис!

Невидящие глаза смотрели вдаль. Майя приложила ладонь к бледной щеке:

– Анда-Нокомис, это я, Майя!

Внезапно он поглядел на нее, шевельнул залитыми кровью губами и растянул рот в слабой улыбке, пытаясь что-то вымолвить. Майя наклонилась и поцеловала его:

– Анда-Нокомис…

Он схватил ее за руку и четко произнес:

– Вот освободим Субу, и мы с тобой… – Пальцы безвольно разжались, голова свесилась набок.

Рядом с Майей возник Зан-Керель. Их окружили вооруженные солдаты и крестьяне с дубинками и вилами.

– Я подмогу привел! – сказал Зан-Керель. – О боги, что… Анда-Нокомис!

Майя прижалась к его коленям и горько зарыдала. В глазах потемнело, и она упала в обморок на бездыханное тело субанского бана.

На пригорке у реки стояла деревенька Житлир, самое южное поселение в Катрии. Женщины и дети вышли из хижин под дождь, глядя, как Майю несут по размытому дождем склону к дому старейшины. Зан-Керель, прихрамывая, еле поспевал за солдатами.

– Вы за ней приглядите? – озабоченно спросил он.

– Не беспокойтесь, – ответил катрийский тризат. – Ей повезло, к нам войсковой лекарь приехал.

– Да, повезло, – вздохнул Зан-Керель. – Она вообще везучая. Боги ей благоволят… Вот и меня она спасла. – Он обернулся и поглядел на солдат, которые несли труп Анда-Нокомиса. – А вот ему ни разу удача не улыбнулась.

– Правда? Сочувствую, – смущенно ответил тризат.

Зан-Керель оглядел деревеньку, окутанную дымом очагов. С соломенных крыш ручьями стекала вода, узкие улочки тонули в грязи. На дверях каждой хижины темнел венок из кипарисовых ветвей, на солдатских мундирах виднелись черные ленты, а у дома старейшины висел намокший черный флаг, будто дохлая ворона на столбе.

– Что происходит, тризат? Отчего повсюду траурные венки?

– Так разве вы не знаете? – удивленно спросил тризат.

– Что?

– Король… Четыре дня назад король Карнат погиб в сражении на западной границе. Завтра в Кенальте погребение.

Зан-Керель ошеломленно умолк, остановился и отошел на несколько шагов. Впрочем, в доме старейшины он оправился от потрясения и рассказал, как Майя Серрелинда спасла их из бекланской тюрьмы и провела через Пурн до катрийской границы.

Зан-Керелю согрели воду, накормили, напоили и приготовили ему постель, однако он всю ночь просидел рядом с Майей. К утру она пришла в себя. Ее все еще лихорадило, но в голове прояснилось, и Майя, горько оплакивая Анда-Нокомиса, призналась Зан-Керелю, что безответная любовь находит утешение в самопожертвовании.

– Только не я собой пожертвовала, а он, – всхлипывала она.

– Он решил тебя на берегу дождаться, а меня в деревню отправил за подмогой, сказал, что катрийцы соотечественнику быстрее поверят, – произнес Зан-Керель, глотая слезы.

Несколько дней Майя горевала, но лекарь заверил Зан-Кереля, что здоровая, крепкая девушка оправится через неделю-другую.

Прошло два года. Лето набирало силу, но до самых знойных дней было еще далеко. В полях зрел урожай, тучные стада паслись на лугах, плоды в садах наливались соком, цветы пестрели в высокой траве, дул легкий ветерок, прохладная вода в ручьях манила свежестью. Годовалый малыш нежился на солнышке, радостно ползал по лужайке, тянул в рот все что попало, если не отбирали, делал первые робкие шаги, падал и отчаянно ревел, пока его не подхватывала на руки добрая субанская нянюшка, а потом молодая мать плескалась с ним в реке, а он корчил забавные рожицы, и взрослые ласково и терпеливо слушали детский лепет, находя в нем глубокий смысл. Золотисто-пурпурные кайнаты, посланники богов, наполнили леса и поля заливистыми трелями. Звонко щебетали амадины, в высоком небе носились черно-белые ржанки, а по вечерам форель выпрыгивала из ручьев, охотясь за прозрачными, как хрусталь, крохотными мушками-гилонами.

«Прелестный городок!» – рассеянно думала Майя, шагая вдоль тенистой аллеи по главной улице, недавно переименованной в проспект короля Карната. Разумеется, Кериль-Катрия не шла ни в какое сравнение с Беклой: каменных домов почти не было, изредка встречались кирпичные, но большинство составляли одноэтажные деревянные постройки, как в Мельвда-Райне, окрашенные в яркие цвета. Впрочем, гулять по городу было сплошным удовольствием: товары в лавках добротные, торговцы честные, на площадях народ развлекают акробаты, жонглеры и танцовщицы – надо сказать, неплохие, принимая во внимание катрийский стиль исполнения. В Кериль Майю сопровождали слуги из усадьбы и субанская нянька Зан-Оталя (дома мальчика все звали Анда-Серрелинд). Прошлый мелекрил и всю весну Майя провела в поместье, в заботах по хозяйству и по дому, как примерная жена, мать и невестка, и теперь наслаждалась заслуженным отдыхом. Впрочем, заботы ее не утомляли, наоборот, радовали, особенно теперь, на втором году семейной жизни.

Первый год после свадьбы выдался бурным. Майя, обживаясь в чужой стране, среди чужих людей, во всем полагалась на Зан-Кереля. Для начала ей пришлось выучить катрийское наречие, хистоль, – язык незнакомый и совсем непохожий на бекланский. Вдобавок обитатели поместья говорили на простонародном диалекте, и Зан-Керелю пришлось нанять для Майи субанскую служанку, которая поначалу помогала ей объясняться, а впоследствии стала няней Зан-Оталя. Впрочем, через год Майя вполне сносно овладела хистольским, хотя прачек и лесорубов понимала не без труда.

К тому же Майя, в силу своего низкого происхождения и воспитания, совершенно не представляла себе весь круг обязанностей владелицы зажиточного имения. Серрелинде, народной любимице, признанной красавице и героине, делать ничего особенного не приходилось, кроме как являть свой светлый лик толпе, над которой она сияла сверкающей кометой. Однажды в усадьбу забрел имперский коробейник – в красной шляпе, зеленой рубахе и полосатом жилете, чем-то неуловимо похожий на Зирека, – и рассказал, что бекланцы теперь утверждали, что комета возвестила явление и смерть Серрелинды. Итак, Майе пришлось осваивать непростую науку домоводства, но ее экономка, повар, пекарь и кларзиль – древняя старуха, которая присматривала за деревенскими детьми, пока крестьянки работали в поле, – во всем ей помогали и подсказывали, что и как делать. Майя решила, что Зан-Керель приказал им подбадривать жену, но не догадывалась, что на самом деле завоевала их расположение своим легким нравом и приятными, учтивыми манерами. Она от рождения умела располагать к себе людей. Как правило, мужчины трудятся ради денег, ради славы или на общее благо, а женщины склонны повиноваться тем, кто им нравится. Понемногу Майя научилась пользоваться своей властью. В любом обществе власть сосредоточивается в руках немногих, потому что остальные не желают принимать решения или отдавать распоряжения. Майе пришлось сначала разобраться, чего от нее хотят, а потом поступать сообразно ожиданиям, стараясь не наделать глупостей. Поначалу она ночами лежала без сна, прислушивалась к растущему в ней ребенку и молила всех богов, чтобы у нее все получилось правильно.