Югпроф, практически все руководство которого составляли члены РСДРП, с самого начала своей деятельности ориентировался на взаимодействие с белой властью, но на условиях «признания демократических завоеваний Февраля 1917 года». Не случайно участие Югпрофа в заседаниях комиссии Особого Совещания с самого начала носило, по существу, характер политической демонстрации, а не реального сотрудничества в разрешении рабочего вопроса. На августовском заседании комиссии рабочие депутаты ограничили свое участие прочтением заранее подготовленной декларации, в которой недвусмысленно говорилось, что «лишь при режиме демократической республики… для рабочего класса и его организации открывается возможность успешной борьбы как за ближайшие, так и за конечные цели рабочего движения и создаются условия действительной охраны интересов трудящихся…»[829]. Исходя из этого, участие рабочих в любых правительственных структурах белого Юга фактически признавалось бессмысленным. Югпроф явно стремился встать «над схваткой», занять позицию «постольку-поскольку», во многом типичную для РСДРП за все время «второй русской смуты». В ответ на подобную демонстрацию М. Федоров лишил делегатов слова, профсоюзные деятели удалились и больше на заседаниях комиссии не присутствовали.

Отношение к проблемам рабочего класса в России со стороны белых законодателей было неоднозначным. Многие из политиков и военных белого Юга априори были убеждены в том, что «рабочий класс развращен революцией», что «переделывать» в этом что-либо бесполезно. «Одним из самых трудных вопросов, с которым нам придется считаться при восстановлении частноправового порядка, является рабочий вопрос… Трудности эти усугубляются тем обстоятельством, что значительная часть рабочих развращена двухлетним бездельем и существованием на казенных пайках. Угодить этой части рабочих не сможет никакое правительство, и потому найти такую политику, которая не вызывала бы оппозиции в кругах, настроенных революционно-социалистически, совершенно бесполезно»[830]. Возможно, что именно в силу подобного предубеждения рабочая комиссия Особого Совещания оказалась не столько конструктивным работоспособным органом, сколько очередным «полем битвы» между представителями южнорусских профсоюзов и правительственными чиновниками. Но, несмотря на это, уже в начале 1919 года, до «похода на Москву», рабочий вопрос активно обсуждался на заседаниях южнорусского Национального Центра.

Так, накануне опубликования «Декларации генерала Деникина» 30 января 1919 года в рамках протокольных заседаний проходило обсуждение возможности сохранения такого важного социального завоевания российских рабочих как 8-часовой рабочий день. Одним из аргументов против его сохранения определялся невозможностью четкого его определения для всех без исключения отраслей промышленности и рабочих специальностей. Начальник Управления путей сообщения Э. П. Шуберский отмечал, что «в железнодорожном деле есть ряд видов работ, которые по самому своему характеру и не могут быть ограждены никакими сроками, как, например, сезонные строительные работы, дежурства стрелочников, машинистов и т. п.»[831]. Проект «Декларации» в принципе делал в этом отношении оговорку, что 8-часовой рабочий день сохраняется лишь для «квалифицированных рабочих» и «рабочих промышленных предприятий» (примечательно, что данная оговорка появилась не без прямого участия представителей торгово-промышленных кругов Юга России, «полагавших, что без этого нечего и думать о возрождении промышленности).

Видный деятель кадетской партии, будущий министр колчаковского правительства А. А. Червен-Водали также говорил, что «в применении к предприятиям металлургическим и мануфактурным вопрос о квалифицированности труда не вызывает споров». Начальник Управления торговли и промышленности Особого Совещания при ГК ВСЮР В. А. Лебедев также «находил указание на 8-часовой рабочий день необходимым», отмечая при этом, что термин «квалифицированные» рабочие представляется неясным, так как в России такой строго очерченной категории рабочих нет. Лучше было бы сказать, что 8-часовой день сохраняется для промышленных предприятий. Однако Шуберский полагал, что из «Декларации» следует убрать слова о 8-ми часовом рабочем дне, как «ценном приобретении рабочего класса», так как это «результат захвата и потому не может быть назван «приобретением», нельзя его считать и «ценным», так как он привел к понижению производительности труда». Очевидно, что позиции Шуберского и Лебедева, как представителей правительства, оказали решающее влияние и в окончательном тексте «Декларации» заявление о продолжительности рабочего дня осталось в весьма обобщенном виде. Пункт 4 утверждал «установление 8-часового рабочего дня в фабрично-заводских предприятиях», не конкретизируя при этом каких-либо условий или категорий работников или предприятий[832].

Характерна позиция председателя НЦ М. М. Федорова, высказанная во время заседания. Он вполне резонно возразил Лебедеву, что «по мнению самих предпринимателей, рабочие каждой отрасли производства прекрасно разбираются в вопросе о квалифицированности труда, несмотря на то, что это понятие действительно не имеет у нас определенных формальных признаков». Подводя итоги дискуссии Федоров остановился на точке зрения и. о. начальника управления иностранных дел Особого Совещания бывшего товарища министра иностранных дел царского правительства А. А. Нератова. Последний в своем выступлении выделил два определяющих для рабочей политики деникинского правительства момента, которые необходимо было бы отметить в проекте: «необходимость ограждения прав предпринимателей» и «необходимость допустить участие не только рабочих, но и предпринимателей в разработке рабочего закона»[833]. В итоговом тексте «Декларации» говорилось о «всемерном содействии восстановлению предприятий и созданию новых в целях прекращения безработицы, а также принятие других мер для достижения той же цели (посреднические конторы по найму)»[834].

Общим лейтмотивом белогвардейских законопроектов в отношении 8-часового рабочего дня становилась его прямая зависимость от состояния производства, уровня производительности труда. В продекларированном решении о его сохранении следовало исключить любую политизацию. Вообще и в «Декларации» и в большинстве законодательных актов, принятых на белом Юге по рабочему вопросу, на первое место всегда ставилась проблема экономического роста, возрождения промышленного потенциала России. Решение этой проблемы должно было бы обеспечить и все остальные социальные вопросы. Так, в приветствии Национального Центра Омскому правительству Верховного Правителя России адмирала А. В. Колчака 23 января 1919 года (за два месяца до публикации «Декларации») отмечалось: «…восстановление производительности труда есть дело долгого процесса оздоровления России от постигших ее тяжелых бедствий. Однако и в настоящее время необходимо установить на фабриках и заводах такие условия, при которых была бы осуществима производительная работа промышленности. Но восстановление промышленности невозможно без усилий и напряжения как со стороны промышленников, так и со стороны рабочих…»[835].