перебрался в Белый зал, где на протяжении предыдущих 13 лет работала Дума. Благо та свои заседания прекратила. Над председательским креслом весела позолоченная пустая рама. Чхеидзе под бурные аплодисменты открыл собрание в переполненном зале: «Это место, где заседала последняя третьеиюньская Государственная дума, пусть же она посмотрит теперь, пусть заглянет сюда и увидит, кто сейчас здесь заседает… Да здравствуют все наши товарищи, которые когда-то сидели здесь, а до сегодняшнего дня томились на каторге»[2449].

Совет стал обрастать собственными комиссиями, которые брали на себя функции, параллельные правительственным. В тот день возникли комиссии продовольственная, агитационная, железнодорожная, почтово-телеграфная, финансовая, литературная, автомобильная, информационная, по заведыванию издательско-типографским делом. Через день — иногородняя и законодательных предположений. Многие из этих комиссий создавались как общероссийские органы и в дальнейшем явятся инструментами советского контроля над министерствами.

В экстренном прибавлении к № 4 «Известий Петроградского совета», датированном тем же 3 марта, огромными буквами напечатано: «Отречение от престола. Депутат Караулов явился в Думу и сообщил, что государь Николай II отрекся от престола в пользу Михаила Александровича. Михаил Александрович, в свою очередь, отрекся от престола в пользу народа. В Думе происходят грандиозные митинги и овации. Восторг не поддается описанию». Строго говоря, в Думу Караулов явиться уже не мог, овации устроил заседавший на ее месте Совет и собравшиеся, которые не могли не испытать восторга от того, что вдруг сами стали властью и опасность репрессий за бунт миновала. Однако известие об отречении породило в Совете и другую реакцию.

Керенский вспоминал, как его выдернул с известного нам заседания Временного правительства член исполкома Совета Владимир Зензинов: «Не скрывая чувства тревоги, он спешил предупредить меня, что среди членов Совета царит глубокое возмущение нежеланием правительства воспрепятствовать поездке в Ставку бывшего царя. Он сообщил, что подстрекаемый одним из членов-большевиков (я полагаю, Молотовым), Совет принял резолюцию, требующую ареста бывшего царя и его семьи и предлагающую правительству осуществить такой арест совместно с Советом!»[2450].

Действительно вопрос об императорской фамилии обсуждался на Исполнительном комитете Совета, который постановил: «Арестовать династию Романовых и предложить Временному правительству произвести арест совместно с Советом рабочих и солдатских депутатов. В случае же отказа запросить, как отнесется Временное правительство, если Исполнительный комитет сам произведет этот арест. По отношению к Михаилу произвести фактический арест, но формально объявить его лишь подвергнутым фактическому надзору революционной армии. По отношению к Николаю Николаевичу, ввиду опасности, арестовать его на Кавказе, предварительно вызвать его в Петроград и установить в пути строгое над ним наблюдение. Арест женщин из дома Романовых производить постепенно в зависимости от роли каждой в деятельности старой власти»[2451]. Чхеидзе и Скобелев довели это решение до Временного правительства, которое все никак не могло решить, в каком виде публиковать акты об отречении.

А Николай II, не подозревая о том, что происходит в Петрограде, весь день продвигался к Могилеву, где его ожидало ничуть не более информированное военное руководство страны.

После утреннего разговора с Родзянко и Львовым генерал Алексеев вплоть до самого вечера не мог выйти на связь ни с кем из правительственных сфер и все больше нервничал. Наконец около 18.00 его телеграфный аппарат ожил, на другом конце провода был Гучков. Их диалог продолжался до 18.35. Алексеев выплеснул все, что у него накопилось за день:

«— Не имея возможности говорить с Председателем Государственной думы, я очень прошу Вас взять на себя передачу ему серьезнейшего для армии вопроса. Сегодня в 6 часов утра М. В. Родзянко просил меня задержать обнародование манифеста 2 марта. Хотя манифест этот дошел только до высших начальствующих лиц, но этим вопрос об отношении армии совершенно не решен. Скрыть акт столь великой важности в жизни России немыслимо, он должен быть немедленно обнародован в установленном порядке. Слух о нем просочился уже в войсковую среду и население губерний фронта. Главнокомандующие в течение всего дня настоятельно указывают, что дальнейшее промедление объявления войскам содержания этого акта может теперь же повлечь сначала недоумение, а потом последствия весьма грозные… Выход должен быть найден путем соглашения с лицом, долженствующим вступить на престол — совершенно не исключена возможность выработки по успокоению страны всех подробностей того или иного государственного устройства…

— Отвечаю Вам по пунктам. Первое. Манифест 2 марта был передан мне Государем вчера вечером во Пскове. Обнародование его в Петрограде встретило препятствие в том, что великий князь Михаил Александрович, посоветовавшись с составом Совета министров, вопреки моему мнению и мнению Милюкова, решил отказаться от престола. Предполагается одновременное обнародование как манифеста 2 марта, так и манифеста 3 марта… У власти остается Временное правительство с князем Львовым во главе и в составе Вам известном до созыва Учредительного собрания, которому надлежит разрешить окончательно вопрос о государственном устройстве… Имеете ли что-либо мне сказать?

— Имею, Александр Иванович. Неужели нельзя было убедить великого князя принять временно до своего избрания власть? Это сразу внесло бы определенность в положение России вообще, в серьезные для данной минуты отношения к союзникам, а главное, явилось бы отличным способом влиять на настроение армии. Хорошим примером служит Ревель, где при получении первых сведений о Манифесте наступило успокоение среди флотских частей и соприкасающихся с ними сухопутных… Теперешнюю действующую армию нужно беречь и беречь от всяких страстей в вопросах внутренних, ведь теперешний Петроградский гарнизон, разложившийся, нравственно, бесполезен для армии, вреден для государства, опасен для Петрограда. От этого нам нужно сохранить все части действующей армии, ибо жестокая борьба еще далеко не закончена, и каждый боец необходим Отечеству…

— Вполне разделяю Ваши опасения, а также мнение, что в интересах быстрого успокоения страны, возвращения ее к нормальной жизни, а также в интересах армии являлось бы крайне важным, чтобы престол был безотлагательно замещен кем-либо, хотя бы временно, до санкции Учредительного собрания. Однако мои доводы никого не убедили, и решение великого князя было принято свободно и бесповоротно. Приходится подчиниться совершившемуся факту столь громадной исторической важности попытаться честно и добросовестно упрочить новый строй и не допустить серьезного ущерба для армии»[2452]. Однако смертельный ущерб армии уже был нанесен, она никогда не оправится от революционного шока, за которым последует разложение. А способности «упрочить строй» новая власть, состоявшая исключительно из разрушителей, не продемонстрирует.

После беседы с Гучковым Алексеев и штабные генералы, многие из которых были не против отстранения царя, но вовсе не ликвидации монархии, пришли в полное уныние. Все пошло не так, как задумывалось, и ситуация вышла из-под контроля. Армию предстояло привести к присяге Временному правительству, которому военной верхушке не было никаких оснований