– Да ничего. – Новый ломтик хлеба и еще слой маргарина. – Спросил, вернулась ли ты из Лондона. Я сказала, что вернулась. И что вы с мистером Каллендером ушли на прогулку.

– Как прошел ужин в его честь?

– Миссис Кэри-Льюис все отложила. Ты уехала, и Уолтер тоже не мог – какие-то дела.

Джудит ждала от Филлис продолжения, но та замолчала. Она явно все еще дулась на Джудит из-за всей этой истории с Джереми. Чтобы задобрить ее, Джудит поинтересовалась:

– Он просил меня позвонить?

– Нет, сказал: пусть не беспокоится, ничего особенно важного.

Одиннадцать часов вечера, а Уолтер все еще не вернулся.

Поджав под себя ноги, Лавди сидела в углу дивана и смотрела на часы. Медленно тянулись минуты. Ветер с моря усилился. Он с воем кидался на окна и стучал дверьми. То и дело она слышала, как лают в будках собаки Уолтера, но не отваживалась пойти разузнать, что их встревожило. Может быть, лиса рыскает где-то рядом. Или барсук копается в мусорных ящиках.

Он ушел в семь. Закончил дойку, вымылся, переоделся и укатил на машине, не удосужившись даже попробовать картофельную запеканку с мясом, которую она приготовила ему к чаю. Запеканка так и стояла до сих пор в духовке – теперь уже, наверно, совсем остыла и засохла. Ну и пусть. Лавди проводила его угрюмым молчанием. Она понимала, что если начнет препираться и требовать объяснений, то не миновать взрыва – они разругаются в пух и прах, а потом Уолтер уйдет, оглушительно хлопнув дверью. Казалось, им нечего больше сказать друг другу, кроме жестоких слов и оскорблений.

Приглашение матери на ужин в Нанчерроу по случаю возвращения Джереми Уэллса повергло Лавди в смятение. Трудно было рассчитывать на то, что Уолтер в своем теперешнем настроении сможет разыгрывать комедию «семейное счастье»; родители неизбежно почуяли бы неладное и стали задавать вопросы. Даже для того, чтобы сказать Уолтеру о приглашении, Лавди пришлось собраться с духом, и она почти обрадовалась, когда муж ответил, что у него есть дела поважнее, чем таскаться на всякие званые ужины, и вообще у него другие планы на этот вечер.

– Тебе же нравился Джереми.

– Ну и?..

– Разве ты не хочешь повидаться с ним?

– Успеем еще. А если он хочет меня видеть, так пусть сам приезжает сюда, на ферму.

Лавди позвонила матери, чтобы извиниться за Уолтера, и Диана сказала ей, что вечеринка откладывается на неопределенный срок, потому что Джудит тоже не может присутствовать.

– Что у нее за дела? – удивилась Лавди.

– Она поехала в Лондон.

– В Лондон? Зачем?

– Не знаю. Может быть, за рождественскими покупками? В общем, пока все отменяется, родная. До другого раза. Как Нат?

– Хорошо.

– Поцелуй его за меня.

Итак, о злополучном ужине можно было не волноваться, но оставалось еще полно причин для беспокойства. С тех пор как заходила Джудит и они по душам поговорили, отношения Лавди с Уолтером ухудшались с пугающей быстротой, и теперь она уже начала подозревать, что он не только разлюбил ее, но и возненавидел. Вот уже дней пять, как Уолтер не сказал сыну ни единого слова и, если им случалось садиться за стол всем вместе, упорно молчал, уткнувшись в газету или перелистывая последний номер «Фермерского еженедельника». Первое время Лавди пыталась расспрашивать его о ферме, о животных – о том немногом, что их теперь связывало, но он в ответ лишь буркал одно-два слова, и все старания разговорить его были напрасны. И она оставила уже всякие попытки растопить лед его мрачной, зловещей неприязни. У нее было ужасное чувство, что, если она будет слишком усердствовать, он может просто встать и ударить ее.

Четверть двенадцатого. Не находя себе места, Лавди решила выпить какао. Она встала с дивана, поставила на плиту кастрюльку с молоком и включила для развлечения радио. «Радио Люксембург» всегда радовало хорошей музыкой. Она узнала голос Бинга Кросби. «Густой багрянец», любимая песня Афины в то, последнее перед войной лето. Когда Гас приехал в Нанчерроу.

Лавди подумала о Гасе. Вообще она старалась о нем не думать: при воспоминании о том, что она наделала, ее охватывали отчаяние и раскаяние. Она была самой себе противна и нисколько не сомневалась, что Гас испытывает к ней такое же отвращение. Теперь она понимала, каких глупостей натворила в девятнадцать лет из-за своего детского упрямства, стремления во что бы то ни стало настоять на своем. Она отказывалась даже допустить мысль о том, что может ошибаться в своей непоколебимой уверенности в смерти Гаса. Она твердо решила остаться навсегда в Нанчерроу, в лоне любящей семьи и, как утопающий хватается за любую соломинку, ухватилась за Уолтера. Оглядываясь назад, она понимала, что появление Арабеллы Блямб не было простой случайностью. Не будь Арабеллы, на ее месте обязательно оказался бы кто-нибудь еще. Если не считать Ната, ничего хорошего из этого злосчастного брака не вышло.

Лавди была уверена, что никогда больше не увидит Гаса. «Я не хочу, чтобы он приезжал», – заявила она Джудит, но сказала так не потому, что действительно не хотела видеть Гаса, – ей было мучительно стыдно за то, что она совершила. Если она сама так беспощадно казнила и корила себя, что же должен был думать о ней Гас? Любовь без веры и без надежды… кому нужна такая любовь? Если Гас вычеркнул ее из своей памяти, можно ли винить его за это? Лавди винила во всем лишь себя.

И все-таки счастливое было время…

Дожидаясь, когда закипит молоко, она почувствовала, что ее глаза наполняются слезами, но о ком были эти слезы – не знала.

Она услышала, что Нат заплакал. Отставив молоко, немного подождала: вдруг он уймется и снова заснет, но, естественно, он и не думал успокаиваться, только ревел еще громче. Пришлось пойти в спальню. Лавди вынула мальчика из кроватки, закутала в большое шерстяное одеяло, принесла в кухню и положила на диван.

– Ну, чего ты надрываешься?

– Маму хочу-у!

– Я здесь, хватит плакать.

Сунув большой палец в рот, он следил за ней прищуренными глазами. Отыскав кружку, она заварила какао, потом опять подошла к Нату и, разговаривая, напоила его. Вскоре он заснул. Выпив какао, Лавди поставила кружку на сушилку, выключила радио и легла на диван рядом с Натом, подпихнув руку под его теплое пухленькое тельце и укрывшись его одеялом. Губами она касалась шелковистых волос ребенка. От него сладко пахло мылом.

Проснулась Лавди в семь. Свет горел всю ночь, и, взглянув на часы, она сразу поняла, что Уолтера нет, что он не ночевал дома. Нат продолжал спокойно спать. Она осторожно высвободила руку, на которой он лежал, привстала, соскользнула с дивана и подоткнула ему одеяло.

Она потянулась. После сна в неудобной позе на краю дивана у нее ныли мышцы рук и ног, затекла шея. Ветер не стихал, а здесь, на склоне холма, место было открытое. Она вспомнила о собаках и прислушалась, но лая слышно не было. Наверно, Уолтер, вернувшись после ночного веселья на утреннюю дойку, по пути в коровник выпустил их из будок. С каким-то безразличием Лавди пыталась угадать, каково ему сейчас – страдает ли он от ужасного похмелья, или, может быть, его мучают угрызения совести. Скорее всего, ни то ни другое. Так или иначе, это уже не имеет значения. После сегодняшней ночи все, что касалось мужа, перестало ее волновать.