что я отношу себя к западной культуре, как всякий русский, как Достоевский себя относил, как вся русская культура? Это западная культура. Я далек от мысли поставить себя где-то на уровень средневекового японского живописца и с этих позиций оценивать то, что происходит в западном искусстве. Вы хотите обвинить меня в эгоцентризме, а я от него никогда не отказывался».

Помимо трёх упомянутых выступлений в Англии произошло ещё одно крайне примечательное событие. Как-то Тарковский прогуливался по Уимблдону в компании жены, Ирины Браун, а также Виктора Боровского. Последний — выдающийся театровед, специалист по оперному театру, эмигрировавший из Ленинграда в Лондон в конце 1970-х и живший там не очень благополучно. Основной сферой приложения его высокого мастерства и фантастической эрудиции стало консультирование при постановке русских опер, что было востребовано вовсе не постоянно. Тем не менее именно он работал с Робертом Ллойдом над фонетикой в партии Бориса Годунова. Тарковский проникся большой симпатией к Виктору не только как к соотечественнику, но и как к профессионалу, однако сейчас речь не о том.

Боровский давно дружил с Иосифом Бродским, а также Михаилом Барышниковым, которые в эти дни как раз тоже оказались в Лондоне и, по словам Виктора, хотели познакомиться с режиссёром. Пребывая в скверном настроении, Тарковский не желал новых встреч, но Ирине Браун удалось его уговорить. Она вспоминает: «Мы пригласили их, наготовили еды. Они пришли вечером. Мы устроили фейерверки в саду. Это был невероятный обед… Это был ужасный обед. Андрей не хотел ни с кем разговаривать. Бродский учил Тарковского, как делать кино. Лариса учила Барышникова, как танцевать… Боже мой!.. Я была в ужасе, что я вообще уговорила Андрея. Он сидел мрачный, а я умирала от ужаса… Обед был очень долгий, пока Андрей не сказал: „Я пошел спать!“… Я думаю, что это всё происходило от неловкости».

Супруги вернулись в Италию, но размышляя о своём будущем режиссёр всё больше склонялся к вовлечению американской стороны. Он собирался в августе съездить в Вашингтон для оформления своего статуса, хотя жить при этом хотел в Сан-Грегорио. Тарковский всё ещё безуспешно старался протолкнуть проект реконструкции исторической недвижимости княгини Бранкаччо.

Встретившись с американским послом в Риме, он записал: «Странное впечатление, что-то от советских есть в нём. Дубоват. Но любезен». Везде одно и то же, эта мысль не покидала. В Вашингтон режиссёр так и не поедет.

Через итальянского министра иностранных дел Андрей настойчиво требовал воссоединения семьи, решив, что если за три недели не будет ответа, то, помимо стихийного комитета в Великобритании, он попытается инициировать появление подобных организаций в других странах. В первую очередь — в Америке и Италии.

Ольга Суркова улетела из Лондона раньше Тарковских, условившись с режиссёром, что вскоре она приедет в Сан-Грегорио, причём надолго, чуть ли не на шесть недель, чтобы довести до конца работу над книгой, издание которой стало теперь вопросом времени. Суркова, действительно, приехала, причём вместе с мужем и детьми, так как расставаться с семьёй длительный срок не хотелось. Режиссёр поселил их в соседнем монастыре, с настоятелем которого у него сложились дружеские отношения.

Тем не менее работа над текстом пошла даже хуже, чем прежде. Как пишет Ольга в своей книге[916], Тарковский постоянно был смурным, неприветливым и уклонялся от разговоров про «Запечатлённое время». За несколько недель ей удалось лишь показать ему расшифровку одной из апрельских записей. При этом ни приезд Сурковой, ни день рождения сына Андрюши, который отмечали все вместе 7 августа, ни последовавшие визиты Кристианы Бертончини с мужем, а также недавнего голландского знакомого Мартина Левендыха режиссёр не отразил в дневнике. Что стало причиной молчания? Работа ли над новым фильмом захватывала всё сильнее? Или он был поглощён переживаниями собственного положения, вынужденной разлуки? Быть может, расстраивался из-за странных отношений с Ларисой? А ведь, действительно, ситуация между супругами становилась всё сложнее. Они давно закрывали глаза на измены друг друга. Уже после смерти режиссёра Александр Мишарин отметит[917], что Тарковский «любил одних и жил с другими». Бытует мнение, будто на описываемом этапе Андрей сохранял брак исключительно из-за ребёнка. Как ему сейчас сообщить, что родители расстались? Лейла Александер-Гарретт и другие очевидцы отмечают, будто Лариса угрожала не дать отцу видеть сына в случае развода. В это трудно поверить, хотя чего не скажешь сгоряча… Важно иное: в этике режиссёра особая роль отводилась страданию и жертве. Именно подобные вещи, по его мнению, инициируют и питают работу души. Сколь филигранно сказанное воплощается в фильме «Сталкер». В «Ностальгии» это произносится прямым текстом. В «Жертвоприношении» же становится лейттемой.

Тут проступает ещё один парадокс бытия Тарковского: получается, все те, кто ему помогал, кто делал его жизнь легче, уменьшая страдания и позволяя избегать жертв, по сути, мешали работе души и противодействовали творчеству. Быть может, именно потому режиссёру была не просто нужна, а предначертана Лариса.

Так или иначе, к серьёзной работе над книгой он более не вернётся. Впоследствии текст увидит свет примерно в том виде, в каком он существовал в описываемый момент. Суркова рассказывает, что её «терпение лопнуло», и она тоже перестала заниматься «Запечатлённым временем» вскоре после этой встречи.

Минимальные изменения режиссёр внесёт в ходе предстоящей поездки в Швецию, но вдумчиво редактировать явно будет некогда, а ведь в Берлин он повезёт рукопись прямо из Стокгольма. 10 ноября Тарковский пожалуется в дневнике по этому поводу, а также отметит плохую работу человека, которого отказывался считать соавтором: дескать Суркова «просто переписывала» его слова. Более того, режиссёр предположит, что киноведческие работы за неё сочинял отец.

Уже после смерти главного героя настоящей книги в прессе[918] появится глава о «Жертвоприношении», которая не войдёт в ранние издания. Подзаголовок будет утверждать, будто Андрей закончил её за неделю до смерти. Это вряд ли правда. Ольга, разумеется, участия в её создании не принимала. Более того, она предполагает, что в написании текста не участвовал и Тарковский, что кто-то сделал это вместо него. На деле же, работа над главой пройдёт в том же порядке, что и раньше, только место Сурковой займёт Бертончини. Однако всё случится вовсе не за неделю, а за девять месяцев до смерти — Кристиана приедет к Андрею 16 марта 1986 года, когда он захочет выпустить второе издание книги, расширенное главой о «Жертвоприношении», к Каннскому кинофестивалю[919], на котором планировалась мировая премьера. Разумеется, Тарковский вновь будет рассчитывать на безоговорочную победу. Пока же эту картину предстояло ещё снять.

Договор о съёмках — не о