Пока на переправе шла кровавая резня, черкесы со всех сторон спешили к месту тревоги, но было уже поздно. Казаки, соединившись, спешились и заняли соседний аул и опушку ближайшего леса. В таком расположении черкесы не могли им сделать никакого вреда. Первая бешеная атака их была легко отбита, и пять бжедугских старшин заплатили жизнью за свою отвагу. Часа три шла затем бесцельная перестрелка. Между тем к месту боя подошли две роты Навагинского полка, а вслед за ними показалась и вся остальная пехота. Черкесы отступили. 14 января Кацырев вернулся за Кубань с пленными и добычей в тысячу голов скота.

Император Александр, узнав об экспедиции, остался весьма недоволен кровавым эпизодом на переправе. Кацыреву объявлен был выговор, но Ермолов энергично отстаивал его, ссылаясь на то, что при обстоятельствах, при каких ведется война на Кубани, не всегда возможно спасать невинных от гибели…

Неудача Власова – с одной стороны, а с другой – побег Джембулата, помешать которому не удалось Кацыреву, ободрили закубанцев. И едва возвратившийся из экспедиции отряд распущен был по квартирам, как 31 января партия горцев человек в семьдесят появилась на линии. К несчастью, казаки Донского Андрианова полка, занимавшие один из постов, допустили черкесов беспрепятственно прорваться далеко внутрь края. Дело в том, что, заперев постовую казарму, они отправились на охоту и, разумеется, не видели горцев. Горцы, в свою очередь, не тронули пустой казармы, а проскакав в ночь несколько десятков верст, напали прямо на крестьянские коши, стоявшие в Сенгилеевской балке. Четырех мужиков они изрубили, четырех ранили, семерых взяли в плен и, захватив с собою сорок лошадей, той же дорогой проскакали обратно, прежде чем донцы возвратились со своей охоты.

Кацырев не считал возможным оставить даже и эту дерзость черкесов без наказания. Он быстро собрал войска, перешел 3 февраля через Кубань, у Казанской станицы, и быстрым переходом достиг реки Чамлык. Там войска остановились часа на три, до захода солнца, в глубокой балке, стараясь не подать никакого признака своего присутствия, – не было ни шума, ни огня, ни дыма. Ночью они двинулись дальше, и 4 февраля, на рассвете, линейные казаки опять понеслись вперед. Целью набега был отдаленный темиргоевский аул Мишхион, служивший пристанищем для всех хищников и беглых кабардинцев. Кацырев не оставил в нем камня на камне. Та же участь постигла и другой, соседний аул. Потери горцев были огромны, двести пятьдесят человек из них взяты в плен, скота отбито более двух тысяч голов. Но главным результатом этой экспедиции было то, что ногайские султаны и мурзы, бежавшие в горы еще при Суворове, явились к Кацыреву с повинной головою. Кацырев поселил их аулы на левом берегу Кубани.

Энергичные действия Кацырева и самая его подвижная, деятельная натура, ничего не обещавшие горцам в будущем, кроме новых разгромов, побудили ближайшие к границе племена черкесов искать примирения с Россией. Но зная суровую недоверчивость Кацырева, они отправили своих депутатов, помимо него, прямо в Георгиевск, к Сталю, прося принять от них присягу на верноподданство.

На предложение дать по этому поводу свое мнение, Кацырев отвечал, что он, в командование свое на Кубани, всячески старался узнавать закубанских владельцев, но такого, на которого можно было бы положиться, по сие время отыскать не мог. Он настойчиво обращал внимание на то, что в прошлом году черкесы, опасаясь наказания за разорение Круглолесска, бежали в горы, оставив на равнине неснятые хлеба, и что теперь, при наступлении времени новых посевов, они, испытавшие уже голод, изъявляют покорность вовсе не с тем, чтобы жить спокойно, а чтобы заготовить себе хлеб и безопасно пасти свой скот на равнинах. Поэтому, по его мнению, покорность с их стороны может быть принята только под тем условием, чтобы они переселились на правый берег Кубани, и притом обязались защищать места своих поселений от прорывов хищников. «Аманатов от них не надо, – писал Кацырев, – их жены, дети и имущество будут у меня лучшими аманатами».

Горцы этих условий не приняли.

Беглые кабардинцы также известили Сталя о своем желании покориться России, и один из знатнейших князей их, Арслан-бек Бесленеев, окруженный несколькими знатными всадниками, ездил в Дагестан, где в то время находился Ермолов. Но эти уже сами предлагали условие, заключавшееся в том, чтобы срыты были крепости, построенные в 1822 году, войска отодвинуты от гор и чтобы кабардинский суд совершался по шариату.

Ермолов принял одного Бесленеева, не считая приличным говорить с другими. «Встретив в нем человека более других кабардинцев здравомыслящего, – рассказывает Ермолов в своих записках, – легко мне было вразумить его, что виновные должны просить о прощении, а не предлагать условия; что они могут надеяться на великодушие правительства, но что правительству несправедливо бы было предоставить больше выгод изменникам, нежели тем, которые подчинились ему беспрекословно». Бесленеев тем более не мог не согласиться с доводами Ермолова, что тот не прибегал к угрозам, не скрывая, впрочем, что не будет терпеть беглых кабардинцев вблизи от русских границ. Арслан был принят ласково, с уважением, и щедро одарен Ермоловым. «Кажется, ему приятно было дать мне почувствовать, – говорит Ермолов, – что он, лишь только будет возможно, возвратится в Кабарду и что он получил о русских совсем другое понятие. Он прежде не бывал ни у одного из русских начальников».

Судя по предложенным условиям, беглые кабардинцы считали свою покорность весьма необходимою для русских, и Кацыреву предстояло теперь доказать противное. Но расчет с ними он отложил до наступления весны, решив сначала помочь черноморцам, против которых собирались значительные силы черкесов. Кацыреву было известно, что большая партия их сосредоточивается на Сагауше (Белой), и он задумал рассеять ее прежде, чем она соединится с другими.

Январская и февральская экспедиции, происходившие в ненастную пору, при полной бескормице, сильно утомили казачьих лошадей. Несмотря на то, 8 марта те же кавказские и кубанские казаки быстрым маршем приближались к Белой, впадающей в Кубань, уже в пределах Черноморья.

Только что начиналась весна, все реки были в разливе, и экспедиция казалась делом весьма рискованным даже для безусловных сторонников и поклонников Кацырева. Но Кацырев верил в линейцев, знал, на что они способны, и не сомневался в успехе.

Отряд уже был недалеко от Белой, когда казаки, ходившие на разведку, возвратились с известием, что по ту сторону реки виден большой аул, в котором замечается необычайное движение, но что переправиться туда невозможно. В ответ на это Кацырев двинул казаков на рысях, приказав двум ротам ширванцев бегом следовать за кавалерией; пять конных орудий понеслись с казаками. Через час весь отряд уже был на берегу страшно бушевавшего Сагауша.

Черкесы, привлеченные на противоположный берег шумом прискакавшей конницы, открыли через реку огонь.

Ширванцы со своей стороны тоже рассыпались в прибрежных кустах, орудия снялись с передков – и жестокий огонь начал осыпать неприятеля. Все внимание горцев сосредоточилось на этом пункте, как вдруг неожиданно, несколько в стороне, линейцы, с храбрейшим майором Дадымовым во главе, бросились на конях в бушующие волны. Черкесы скоро заметили, что казаки плывут на их сторону, и сосредоточили на них огонь, но, осыпаемые картечью и сами, не могли много вредить им. А казаки уже доплывают до берега и, мокрые с головы до ног, выскакивают из речки. Ружья их замокли, да и терять времени на перестрелку некогда – казаки бросаются в шашки. Это было одно из замечательнейших дел, совершенных когда-либо кавказской конницей. Мгновенно черкесы были сбиты и загнаны в лес, стада и табуны их захвачены. Пытались казаки переправить через реку добычу, но это оказалось невозможным; скот уносило течением, и он или тонул, или прибивался к топям, в места, покрытые лесом, так что казаки успели спасти и доставить к отряду только двести голов – все остальное погибло.