Лес, в котором засели черкесы, был очень густ. Казаки, хозяйничавшие на том берегу одни, без пехоты и артиллерии и при полной невозможности получить подкрепление, не решились атаковать его. Этому только семейства горцев и были обязаны своим спасением; казаки зажгли аул и переправились обратно на правый берег Сагауша.

Этот смелый набег поразил впечатлительных черкесов. Многие старшины враждебных племен приезжали в русский лагерь, любопытствуя видеть Дадымова и Кацырева. Кацыреву это, видимо, льстило, и он принимал гостей с большим почетом. Едва разъехались эти гости – приехал известный Росламбек с кабардинскими князьями; уехали они – прибыли султаны и мирзы ногайские. Все они просили позволения выйти из гор и поселиться в равнинах, обещая защищать русскую границу от набегов хищников. Но Кацырев никаких заявлений покорности не принимал, не желая, как он говорил, быть обманутым, и селиться на равнинах никому не позволил. Ему было хорошо известно на опыте, что черкесы почитают столь же славным делом обмануть христианина в переговорах, как и истребить его в открытом бою или из засады.

Возвращаясь домой, Кацырев с удовольствием узнал, что в отсутствие его на линии все было тихо и спокойно.

Был один только случай, жертвой которого сделались беспечные малороссы, расположившиеся в степи пасти своих волов; из них один был убит, двое ранены, и волы, разумеется, угнаны.

Наступило лето. Закубанские степи покрылись роскошной зеленой травой, появились прекрасные всходы хлеба, засеянные теми, которые бежали в горы. Но среди этой роскоши природы не было человека – горцы не смели спуститься с гор на равнины, расстилавшиеся между Лабой и Зеленчуком и служившие житницей для всех закубанцев. Грозный Кацырев сторожил их каждое движение и через своего лазутчика, абазинского князя Данбек-Лова, знал решительно все, что они задумывали. Горцы опять усиленно стали домогаться принятия их в русское подданство, и бесленеевцы, пользуясь начатыми переговорами, спустили весь свой скот на равнины. Кацырев переговоры продолжал, но 12 мая уже был на Урупе и, беспрерывно меняя места, держал горцев в недоумении и страхе насчет того, где ожидать им удара. 14 мая, когда отряд стоял невдалеке от реки Тегени, казаки, ходившие на поиск, дали знать, что за рекой слышен лай собак. Тенгинского полка унтер-офицер Агаларов с несколькими татарами отправлен был на разведку и, возвратясь, сообщил, что в двух верстах от отряда, за горой, стоят бараньи коши, но что отряду нельзя обойти их, не будучи замеченным, так как гора крута, изрыта и ночью спустить по ней артиллерию невозможно. Кацырев переждал ночь и на самом свету, разбив отряд на малые партии, устремил их на коши. Перейдя верховья Тегени, одна из этих партий, при которой находился сам Кацырев, увидела расположенные в лесу два больших бесленеевских аула. В партии было не более двух-трех сотен казаков, а потому атаковать с такими малыми силами большие аулы, окруженные лесом, Кацырев не отважился: он скрыл казаков в лощине и послал за пехотой. Бегом прибежал сюда батальон ширванцев, с храбрейшим своим командиром подполковником Волжинским, но аулы уже были пусты: тревога, поднявшаяся в кошах, предупредила неприятеля, и все семейства, скот и имущество успели укрыться в лесу. Идти в этот страшный, дремучий лес с одним батальоном измученной донельзя пехоты не решился даже и сам Волжинский. Он только сжег аулы и вместе с Кацыревым отошел за Тегени. Скоро со всех сторон стали сходиться казачьи партии с барантой; девять пленных пастухов, двести пятьдесят лошадей, триста пятьдесят голов рогатого скота и больше тысячи баранов сделались добычей отряда – и это было почти все состояние бесленеевцев. Больше за Кубанью делать было нечего, и отряд 20-го числа возвратился на линию без всяких потерь, если не считать казака и шести лошадей, утонувших при обратной переправе через Кубань.

Не долго, однако, оставался Кацырев в покое. Скоро его известили, что беглые кабардинцы переселяются с Урупа к верховьям Кубани, к самому Каменному мосту, и что им помогают в этом абазины, которые в то же время, под видом ногайских отар, держат своих овец на равнине. Кацырев порешил немедленно наказать абазинов, кстати припомнив, что Ермолов еще в 1822 году великодушно даровал им пощаду, но что они, по привычке нарушать свои клятвы, тогда же обратились снова к разбоям и хищничеству.

Но прежде чем напасть на них, Кацырев принял меры к тому, чтобы усыпить их бдительность, и лучший лазутчик его князь Данбек-Лов отправился с этой целью в землю соотечественников. Лов ездил по аулам, куначил и бражничал там, уверяя всех и каждого, что Кацырев собирается идти к абадзехам, а об них и не думает. Между тем он высмотрел и изучил удобные пути, чтобы быть проводником у отряда.

18 июня все было готово. Кацырев перешел Кубань и береговой дорогой двинулся к ее верховьям; но скоро отряд свернул в сторону и пошел по таким трущобам, что поминутно происходили остановки. Проводник говорил между тем, что дальше будет и того хуже. При этих условиях успех набега самому Кацыреву стал казаться сомнительным: настанет день – и черкесы, конечно, примут меры, чтобы не быть захваченными врасплох. Казаки, впрочем, были другого мнения, и вот на каком основании. Перед самым выступлением в поход, когда собранные сотни стояли уже за станицей, один старый татарин нагадал им на бараньей лопатке об успехе похода и крепко обнадеживал, что у неприятеля будет убит какой-то князь, княгиня – ранена и много-много людей взято в плен. И казаки никак не могли допустить теперь, чтобы это предсказание на бараньей лопатке могло не исполниться.

Наконец Кацырев, не выносивший неопределенности и медленности, оставил пехоту в команде полковника Урнижевского, а сам с одними казаками, с тремя ротами ширванцев и тремя конными орудиями быстро двинулся вперед налегке. Около часу ночи он прошел весьма трудное горное ущелье и скоро, спустившись в долину Малого Зеленчука, услышал лай собак. Здесь был бараний кош, горел огонь и сидели пастухи со своими семействами. На разведку у Кацырева ходили особенные люди, умевшие говорить по-черкесски; среди них были и казаки, и пехотинцы, которых пленяла опасность. Это был первообраз тех знаменитых охотничьих команд, которых впоследствии, уже в сороковых годах, создали сами обстоятельства в некоторых полках, оберегавших передовые кавказские линии… Но на этот раз разведчики к кошу посланы не были. Ночь была темная, дорога адская, и, при всей сметке и навыке охотников, нельзя было надеяться, чтобы из пастухов кто-нибудь не ускользнул, – а спасись хоть один, дело было бы потеряно. Поэтому кош был обойден стороной. На дороге отряд встретил, однако, черкесский пикет, в котором тотчас же грянул сигнальный выстрел – призыв на тревогу. Медлить было нельзя, и казаки пустились во все повода.

Вот уже зорька. В предрассветной мгле, еще закутанные ранним туманом, видны три больших аула – один по правую и два по левую сторону речки. Лов, подскакавший к Кацыреву, сказал, что вправо – аулы Клычева, влево – князей Дударуковых. Сигнальный выстрел между тем был услышан в аулах, и в них пошла суматоха. Жители полураздетые, безоружные метались во все стороны. Чтобы пересечь им все пути к отступлению, хоперцы, с майором Шаховым, обскакали аулы справа, кавказцы, с майором Дадымовым, – слева. Кубанский казачий полк в полном составе, под командой подполковника Степановского, проскакав мимо всех аулов, отрезал их от горного ущелья, по которому жители могли уйти, и занял все тропы и дороги. Конные орудия, под прикрытием казачьей сотни, заняли пригорок, снялись с передков и приготовились действовать гранатами.