Все это была совершенная правда. Паша был не прочь привести в исполнение угрозу, брошенную его чиновником в лицо Кацыреву во время августовской экспедиции, и пойти воевать русское побережье Кубани с тридцатитысячной турецкой армией. Но так как в его распоряжении тридцати тысяч турецких солдат на подобное предприятие быть не могло, то он собрал большие толпы шапсугов и абадзехов и с ними двинулся к средней Кубани. Маскируя свои действия и намерения дипломатической перепиской о мирном улаживании прикубанских дел, он стоял теперь на Хунше во главе трехтысячной партии горцев, и к нему действительно шли со всех сторон все новые и новые толпы. Все враждебные действия его до сих пор ограничивались, однако, тем, что он напустил своих абадзехов и шапсугов на бесленеевцев, давших Кацыреву аманатов, и те в наказание подверглись полнейшему разорению.

Получив эти тревожные известия, Вельяминов почел нужным немедленно приехать на Кубань для личных распоряжений. В Тахтамышский аул он тотчас же послал роту Тенгинского полка, предписав полковнику Победнову стянуть туда же две сотни донских казаков, при двух орудиях конной артиллерии, и потребовать от самих тахтамышцев тысячу вооруженных всадников. Кацырев получил приказание быть со своим отрядом в совершенной готовности идти за Кубань, чтобы предупредить вторжение быстрым нападением на самое скопище.

20 сентября стало известно, что черкесы тронулись в поход, но куда они направятся – сведений не было, – горцы на этот раз держали свои намерения в величайшем секрете. Кацырев в то время был уже в Прочном окопе и писал Вельяминову, что если известия о приближении закубанцев окажутся верными, то он немедленно двинется к ним навстречу. Вельяминов почел и здесь необходимым свое личное присутствие и спустя несколько дней был сам в отряде Кацырева. И вот 28 сентября два батальона Навагинского полка, батальон тенгинцев, Кавказский и Кубанский казачьи полки, Хоперская и Моздокско-Гребенская сотни, при шестнадцати пеших и четырех конных орудиях, перешли под его предводительством Кубань, на несколько верст ниже Прочно-Окопской станицы, и заняли позицию на реке Чамлыке. Это движение сильного русского отряда заставило черкесское скопище воротиться и занять прежнее место на Хунше. Вельяминов, со своей стороны, 2 октября передвинулся на Лабу со всем отрядом, к которому присоединились прибывшие сюда форсированным маршем из Кабарды: 9-го числа – второй, а 15-го и первый батальоны ширванцев.

Отряд стоял на Лабе в выжидательном положении, не имея никаких определенных известий ни о движениях, ни о намерениях неприятеля. Но слухи были тревожны. Говорили, что черкесы намерены, обойдя отряд либо горами, либо плоскостью между Лабой и Малым Зеленчуком, ударить на линию в тылу Вельяминова. Вельяминов сознавал, что дерзкое предприятие это может им удаться, и принимал свои меры. Он предупредил полковника Победнова, стоявшего у Тахтамыша, о грозившей опасности подробным сообщением и писал ему: «Неприятель собирается в значительных силах, чтобы ворваться в наши пределы; я нахожусь с отрядом на Лабе и надеюсь не упустить его из виду, но так как черкесская конница может выиграть большой переход и появиться на Кубани прежде, чем я успею настигнуть ее, то вам, со своей стороны, нужно принять меры, которые поставили бы вас в состояние сражаться с закубанцами, если бы им удалось уйти от меня».

Победнов был достаточно силен сам по себе, но он мог еще рассчитывать на помощь заведовавшего другим кордонным участком полковника Исаева и действовать с ним, смотря по обстоятельствам, совокупными силами. Вельяминов послал и Исаеву точно такое же подробное извещение, предписывая и ему быть в постоянной и полной готовности встретить вторжение. А так как в районе Исаева находились селения Николаевка и Сенгилеевка, которые, как ближайшие к границе, более других подвержены были опасности, то в распоряжение его дана была еще рота пехоты и казачий резерв (две сотни с одним конным орудием), расположенный у редута Святого Николая, под командой полковника Луковкина. При первом известии о приближении партии к границе Исаев должен был снять все кордоны и образовать из них конный отряд в тысячу человек с двумя орудиями.

«Если бы неприятель и превосходил вас силой, – писал Вельяминов ему и Победнову, – то, имея на своей стороне артиллерию, вы можете сражаться не без выгоды. Нужно только спешивать по крайней мере третью часть казаков для прикрытия орудий и из-за них действовать конницей, пользуясь благоприятными к тому моментами».

Линия подготовилась, таким образом, дать отпор неприятелю, но неприятель не подавал никаких признаков наступления. Вельяминов стоял со своим отрядом на Лабе более двух недель, до 18 октября, почти в совершенном бездействии, тщетно ожидая движения черкесов на линию. Впрочем, Кацырев воспользовался этим временем для двух набегов на кабардинские коши и захватил в них более двух тысяч баранов.

18 октября отряд Вельяминова перешел за Лабу и расположился на речке Ходзь, ближе к горам, но и здесь слухов о неприятеле не было. Кацырев между тем сделал отсюда новый набег на махошевцев, но нашел аулы пустыми и захватил только двадцать четыре человека пленных и до семисот штук рогатого скота. Главным же результатом этого набега было то, что махошевцы и бесленеевцы прислали аманатов. От абадзехов потребовали также заложников, но те отказались. Вельяминов до времени оставил их в покое, удовольствовавшись отгоном у них до трех тысяч голов скота. 25 октября Кацырев вновь попытался захватить врасплох абазинские аулы, но на этот раз бдительность неприятеля оказалась чрезвычайной, и движение отряда немедленно было открыто; сигнальные выстрелы один за другим поднимали жителей, и где ни появлялся Кацырев, он находил лишь пустые, безжизненные аулы. Все военные действия ограничились в этом набеге лишь тем, что какая-то партия, очевидно следившая за отрядом, ночью подкралась к русскому пикету на речке Хамкеты и дала по нему залп, ранив двух навагинцев, и одного из них – смертельно. Нужно, однако, сказать, что самое присутствие за Кубанью отряда Вельяминова наносило черкесам весьма ощутимый вред уже тем, что семьи их, вынужденные в глубокую ненастную осень скитаться без приюта по горам и лесам, гибли если не от русских пуль, то от болезней и голода.

Ненастная осень сказывалась между тем и на русском отряде. Повсюду, кругом него, стояла такая невылазная грязь, что движения артиллерии представляли неимоверные трудности, а проводники, при малейшей попытке отряда передвинуться в глубь черкесской земли, единогласно утверждали, что чем дальше туда, тем дороги будут грязнее и хуже. Продолжать поход при таких условиях оказывалось решительно невозможным, и отряд 18-го числа возвратился в Прочный окоп, потеряв во всю эту длинную экспедицию двух раненых в набеге на Хамкеты.

Но закубанцы только до тех пор и не отваживались идти на линию, пока Вельяминов стоял в их земле, угрожая их семьям и имуществу. Но едва отряд, вынужденный осенней распутицей, вернулся на Кубань, как из земли абадзехов показалась большая партия горцев. Не прошло и трех дней после вступления Вельяминова в Прочный окоп, как партия эта была уже в верховьях Лабы, откуда быстро перенеслась на Малый Зеленчук и там остановилась. Силу партии определяли в шестьсот – восемьсот всадников; здесь были беглые кабардинцы, предводимые восемнадцатилетним юношей, князем Измаилом Касаевым, и абадзехи, которых вел старый известный наездник Джембулат Айтеков-Болотоко. Ближайшей целью партии было помочь Росламбеку Бесленееву уйти со своими аулами от Каменного моста в закубанские горы, а в случае возможности ворваться и в самую Кабарду, чтобы увести оттуда мирные аулы.