официальной регистрации оных. Очень японский, восточный и при этом очень западный автор – а этот момент всегда мне казался очень тонким, интимным и интересным, исследователь питается не хлебом, но тайной икрой, на перекрестке кросскультурной коммуникации куда не повернешься, везде дивно интересно будет. Человек, пошедший до конца – его возбуждала смерть как эротический, эстетический и идеологический концепт, и он выпустил из хара душу. Интересное, кстати, было время в конце 60-х – тогда же кастрировались и выбрасывались из окна («Прыжок в пустоту» – образцово буддийское, кстати, название) венские акционисты, но с тех пор сильно помельчало – отечественные импрортозаместители отрезают лишь дольку уха. Душа же Мисимы до сих пор летает, вьется серафимом и семафором. Но мой самый любимый японский писатель все равно Осаму Дадзай.

То, что в России читают и любят японских авторов, известно всем. А вот насколько японцам интересны русскоязычные литераторы – кого сейчас переводят, следите ли за этим процессом?..

В бестселлеры за последние годы выбились только «Братья Карамазовы», новый адаптированный перевод вослед японскому сериалу – вот уж действительно ньюсмейкер: не так давно писали, что в Кувейте книга попала в список запрещенной литературы. А так ситуация, как и во всем мире: есть прекрасные энтузиасты-переводчики, но переводят они то, что хитово и премиально «сыграло» у нас, может продаться, а довеском открыть тайну загадочной «Осоросиа» (игра слов по созвучию – «Россия-Росиа» и «страшный-осоросий»: Сорокин, Алексиевич, Водолазкин, Улицкая и далее по списку.

«Переводные картинки» в разных странах одни и те же, ну или почти. У вас нет ощущения, что на родине, между прочим, Набокова и Бродского, профессиональный литпроцесс почил? Давно использую термин литпроцессия – он крайне точно характеризует абсурдную ситуацию прижизненного мумифицирования бесконечно тиражируемых поп-мейнстримщиков. Он, термин этот, «уточняет», что свежего воздуха (читай, новых имен) не будет. На родине Набокова и Бродского издание книг сводится к вкусовщине нескольких функционеров, транслирующих в массы то, что они транслируют. Замкнутый круг?..

Появился, скажем, «Остров Сахалин» Веркина, вещь, с одной стороны, делающая ставку на горячие тренды (смерть нашей страны, прочая апокалиптика, та же Япония), но, с другой стороны, неформатная хотя бы своей жесткостью (как мне сказал хорватский русист – «там слишком много трупов»). Но в целом да, круг скорее порочный, а за красными флажками неуютно, голодно и всеми забыто-заброшено. И это самый сильный вызов системы нонконформизму: если мы не собираемся включить тебя в мейнстрим (купите майку с вышибающим себе мозг Кобейном), то просто не дадим никакого доступа к публике – сможешь ли ты в этом самом глубоком андеграунде не спиться, не сколоться, продолжать работать? Ответ, кстати, возможен симметричный – молчание на замалчивание. Так после двух фильмов на десятилетия замолчал Аристакисян – и это гораздо сильнее, чем если бы он сейчас снимал сериалы. Когда в белом шуме не слышна молитва, приходит время внутренней молитвы исихастов.

Артур Аристакисян замолчал, вероятно, еще и потому, что после фильма «Ладони» снимать что-то – это как писать стихи после Освенцима. Однако Пауль Целан написал «Фугу смерти»… Вероятно, должен произойти некий обратный – алхимический – виток превращения «литпроцессии» в Литпроцесс – и тогда наша литература еще поживет. Сейчас, по сути, мало кого любопытственно читать… Ну да, Сорокин. Ну да, Пелевин. Отлично, на самом деле! Из другой обоймы – Андрей Бычков. Алина Витухновская. По пальцам перечесть. Какая, на ваш взгляд, новая литературная институция должна выйти на официальную сцену, чтобы переломить ситуацию? Ибо нонсенс.

После «Ладоней» Аристакисян снял «Место на Земле», где главный герой опять же кастрирует-калечит себя, что-то эта тема у нас превалирует… Не нужно, если спрашивать меня, никакой институции. Их не только уже много (Минкульт, Роспечать, Институт перевода, Институт книги и т.д., to name a few), но это наша постоянная практика: учредим, назначим, зальем финансированием, «Роснано» через год сделает Россию сверхдержавой в нанотехнологиях… И будет гораздо меньше, чем появись новая «Школа для дураков». Книгу не издавали, запрещали, а она все равно сломала лед – привет всем маркетинговым технологиям, кстати.

Маркетинг – что дух святой: где хочет, там и живет, хм. А вот чьи имена, каких таких живых – из прочитанных вами в последнее время – авторов рекомендуете как «узкому», так и «широкому» читателю?.. Не говорим об ангажированных, разумеется.

Я читаю больше не современных: наверное, тот случай, когда прекрасно быть невеждой, находить все новое. Новоизданный Павел Зальцман и Ольга Балла, Ахмед Хамди Танпынар и Кристиан Крахт. Татьяна Баскакова готовит новый перевод Ханса Хенни Янна – он мне кажется титаном, что против Джойса-Пруста-Белого на гамбургском ринге бы долго простоял. Александр Михайловский переводит позднего Юнгера – если бы не перевел, пришлось бы выучить немецкий. Чей калибр подходит одинаково для тесных и широких врат – Виктор Пелевин (он чем злее с возрастом, тем правдивее и чище), Алексей Иванов, Андрей Рубанов, Андрей Иванов, Шамиль Идиатуллин, их читаешь с pleasure и не guilty даже.

Вы планируете и дальше заниматься прозой, не мешает ли филология?

Прозе все мешает – и все способствует. Да и она иногда занимается мной – систематизировать в духе «ни дня без строчки» прозу я не умею. Мне же сейчас интересны смежные жанры, гибридная война фикшна и нон-фикшна, разворачивающаяся на территории эссе, травелога, беседы и даже рецензии. Зонтаг писала о Чоране, что он даже более Ницше проторил пути от философии-школы, философии-учения к «страсти мыслителя» и «личному делу философа», фрагментарно-эссеистичной философии личного и нового. Литература ХХ века дала прекрасные примеры преодоления любых жанровых, стилистических конвенций – от Арто до Чатвина.

В нашем веке хотелось бы дожить до чего-то подобного.

Блогерам мы, традиционные критики, уже проиграли

Интервью Pulse UK

Помимо того, что вы занимаетесь литературной критикой, вы – специалист по японскому языку и литературе, переводчик с японского языка. Расскажите, пожалуйста, как получилось так, что вы стали заниматься столь редким и сложным языком?

Пришел, как и многие в те годы, да и сейчас, из интереса к Японии, ее непознанности, сложности ее прочитывания. Сейчас более или менее есть доступ к культуре Японии, возможно и поехать туда. Когда же я побывал в Японии в первый раз в 1999 году, это был действительно другой космос. Кстати, процесс приближения Японии имеет и негативный аспект – глобализация коснулась ее своим пестрым крылом, смазав автохтонные краски.

Работаю же я не переводчиком, а скорее в области координации, советником в Российско-Японском деловом совете – иногда нужны не только переводчики, но и те, кто знаком с ментальностью, культурой, бизнес-этикетом японцев. Нужны они особенно сейчас, когда сложилась исключительная ситуация – не говоря о