Образование и гражданские войны. А как обстоят дела в развивающемся мире? В странах, где измерялись тренды, таких как Кения и Доминика, средние баллы по тестам интеллекта, хоть и низкие вначале, ощутимо росли[1918]. Можем ли мы в какой-то мере отнести Новый мир на счет растущего уровня мышления в этих странах? Доказательства у нас косвенные, но дающие пищу для размышлений. Ранее мы видели, что Новый мир появился отчасти благодаря распространению демократии и открытой экономики, которые, как мы уже знаем, импонируют умным людям. Сложив два и два, мы можем предположить, что чем лучше образование, тем умнее граждане (в том смысле слова «умный», который для нас важен), а умные граждане смогут подготовить почву для демократии и открытой экономики, способствующей миру.

Непросто идентифицировать каждое звено этой цепи, но тесная связь между первым ее звеном и последним была продемонстрирована в недавней работе с говорящим названием: «А, Б, В, 1, 2, 3 и золотое правило: усмиряющее влияние образования на гражданские войны, 1980–1999 гг.» (ABC’s, 123’s, and the Golden Rule: The Pacifying Effect of Education on Civil War, 1980–1999)[1919]. Политолог Клейтон Тайн проанализировал 160 стран и 49 гражданских войн, взяв их из набора данных Джеймса Фирона и Дэвида Лайтина, который мы обсуждали в главе 6. Тайн обнаружил, что четыре показателя уровня образования в стране — доля ВВП, инвестируемая в начальное образование, доля населения школьного возраста, посещающего начальную школу, доля подростков, переходящих в среднюю школу (особенно мальчиков) и (в меньшей степени) уровень грамотности взрослых — снижают вероятность того, что в стране в ближайший год начнется гражданская война. Эффект значительный: в стране, где доля поступающих в школу больше среднего значения на величину стандартного отклонения, вероятность начала гражданской войны в последующий год на 73 % ниже, чем в стране, где доля поступающих настолько же ниже среднего уровня — при не изменившемся количестве предыдущих войн, доходе на душу населения, населении, экспорте нефти, уровне демократии и анократии, а также этническом и религиозном расслоении.

Мы не вправе сделать из этих корреляций вывод, что школьное образование делает людей умнее, что, в свою очередь, снижает риск гражданских войн. У образования есть и другие умиротворяющие эффекты. Оно укрепляет доверие к правительству, показывая, что власти хотя бы что-то способны делать как надо. Оно дает людям умения, которые можно применить в работе, а не в разбое и бандитизме, уводя с улицы и из банд мальчиков-подростков. Но эти корреляции очень соблазнительны, и Тайн утверждает, что как минимум часть умиротворяющего эффекта образования состоит в «предоставлении людям инструментов, с помощью которых они могут разрешать конфликты мирным путем»[1920].

Усложнение политического дискурса. И в конце посмотрим на политический дискурс, который, по мнению большинства, становится чем дальше, тем тупее. Нет такого понятия, как IQ речи, но Тетлок и другие специалисты в области политической психологии вывели показатель, который назвали интегративной сложностью. Уровень интегративной сложности отражает интеллектуальную сбалансированность и сложность высказывания, а также учет нюансов — в противоположность «черно-белому» мышлению[1921]. Высказывание низкой интегративной сложности формулирует некое мнение и упрямо стоит на своем, не учитывая оттенков и полутонов. Минимальную сложность текста выдают слова «абсолютно», «всегда», «определенно», «полностью», «навсегда», «не подлежит обсуждению», «неопровержимо», «несомненно» и «неоспоримо». Интегративная сложность высказывания несколько повышается, если оратор оперирует словами «обычно», «почти», «но», «тем не менее» и «возможно». Более высокую оценку получает текст, в котором признается существование двух точек зрения, еще высшую — если высказывание обсуждает связи, обмен или компромиссы между ними, а самую высокую — если объясняет отношения, обращаясь к высшим принципам или системам. Интегративная сложность текста не равна интеллекту автора, но эти переменные связаны, особенно, согласно Саймонтону, применительно к американским президентам[1922].

Интегративная сложность имеет отношение и к насилию. Люди, чей язык менее интегративно сложен, в среднем чаще реагируют на фрустрацию насилием и с большей вероятностью начинают войну в военных играх[1923]. Тетлок в сотрудничестве с психологом Питером Сьюдфелдом определил интегративную сложность речей национальных лидеров в политических кризисах ХХ в., закончившихся миром (среди них блокада Западного Берлина в 1948 г. и Карибский кризис) или войной (в их числе Первой мировой и Корейской), и обнаружил, что, как только речи лидеров упрощаются, следует ждать войны[1924]. В частности, была обнаружена связь между риторическим упрощением и военной конфронтацией в речах арабов и израильтян, а также США и СССР во времена холодной войны[1925]. Мы не знаем точно, что значит эта корреляция: то ли тупоголовые неприятели не могут придумать способ прийти к соглашению, то ли воинственные противники упрощают свою риторику, чтобы обозначить непримиримую переговорную позицию. Тетлок предположил, что в таких конфликтах играют роль обе динамики[1926].

Можно ли сказать, что интегративная сложность политического дискурса возросла благодаря эффекту Флинна? Вероятно, да — предполагает исследование, осуществленное политологами Джеймсом Розенау и Майклом Фагеном[1927]. Исследователи закодировали интегративную сложность выступлений в конгрессе и статей, освещавших их в прессе в начале (1916–1932) и в конце (1970–1993) ХХ столетия. Они изучали высказывания по поводу спорных вопросов примерно схожего содержания, например о законе Смута — Хоули о таможенном тарифе, ограничивавшем свободу торговли, и соглашении НАФТА, значительно ее расширившем, а также о предоставлении избирательных прав женщинам и принятии Поправки о равных правах (Equal Rights Amendment, ERA). Опровергая худшие опасения нынешних политологов-любителей, практически в каждом случае интегративная сложность политического дискурса выросла. Единственным исключением стали заявления конгрессменов о правах женщин. Вот пример аргументации, использованной в 1917 г. для обоснования права женщин голосовать: