Эта книга выросла из ответа на вопрос: «Что вселяет в вас оптимизм?», и я надеюсь, что собранные мною данные убедили вас отказаться от общепринятых трагических представлений о положении дел в мире. Но, фиксируя дюжины спадов, упразднений и нулей, я испытывал не столько оптимизм, сколько благодарность. Оптимизм требует некоторой самонадеянности, поскольку экстраполирует прошлое в неопределенное будущее. И хоть я убежден, что человеческие жертвоприношения, система рабского труда, обычай колесования и войны между демократическими странами в ближайшее время не возобновятся, утверждать, что нынешний уровень преступности, гражданских войн или терроризма не изменится, — значит углубляться в области, куда и ангелы боятся заглядывать. В чем мы точно можем быть уверены, так это в том, что уровень многих видов насилия к нашему времени снизился, и мы можем попытаться понять почему. Как ученый, я должен сохранять скептицизм относительно некоей волшебной силы или Божественного провидения, которое вечно движет нас вперед. Спад насилия — продукт социальных, культурных и материальных условий. Если эти условия сохранятся, уровень насилия останется низким или даже продолжит падение; в противном случае этого не случится.

В завершающей главе я не стану делать прогнозов; не буду и давать советов политикам, полицейскому начальству или миротворцам — учитывая мою квалификацию, это было бы неправомерно. Что я постараюсь сделать, так это идентифицировать основные движущие силы, способствовавшие снижению уровня насилия. Я сосредоточу внимание на явлениях, которые регулярно всплывают в главах, посвященных истории (2–7), и опираются на способности разума, которые мы исследовали в главах, посвященных психологии (8–9). Я буду искать связующие нити между процессами усмирения и цивилизации, Гуманитарной революцией, Долгим миром, Новым миром и революциями прав. Каждое из этих явлений должно представлять собою процесс, в котором хищничество, доминирование, месть, садизм или идеология сдавались под натиском самоконтроля, эмпатии, морали и разума.

Вряд ли можно рассчитывать, что эти силы каким-то образом вытекают из теории Великого объединения. Спады, которые мы хотим объяснить, разворачивались на очень разных временны́х промежутках и уровнях разрушительности: подавление непрерывных набегов и распрей, обуздание жестокого межличностного насилия вроде отрезания носов, упразднение обычаев человеческих жертвоприношений, мучительных казней и телесных наказаний, ликвидация институтов рабства и долговой кабалы, выход из моды кровавых развлечений и дуэлей, обесценение политических убийств и деспотизма, недавнее сокращение числа войн, погромов и проявлений геноцида, снижение насилия в отношении женщин, декриминализация гомосексуальности, меры по защите детей и животных. Единственное, что объединяет все эти вытесненные обычаи, — физическая боль, причиняемая жертвам, и потому только с позиции жертвы (что, как мы помним, есть точка зрения моралиста) можно мечтать о единой и окончательной теории. В глазах ученого мотивы исполнителей этого насилия могут быть самыми разными, а следовательно, будут отличаться и силы, им противостоящие.

В то же время все эти перемены однозначно указывают в одном направлении. Для потенциальных жертв насилия наши времена — лучшие в истории. Ведь вполне можно представить себе, что в ходе какой-нибудь другой истории различные обычаи развивались бы в разных направлениях: рабство, к примеру, отменено, но родители все строже наказывают детей или же государства стали гуманнее к своим гражданам, но чаще ввязываются в войны друг с другом. Этого не случилось. Большая часть обычаев сдвинулась в сторону меньшего насилия, и их слишком много, чтобы это могло быть простым совпадением.

Конечно, некоторые процессы развиваются в обратном направлении: разрушительность европейских войн, за счет Второй мировой затмившая снижение их частоты (пока не обвалилось то и другое), апогей геноцида, устроенного диктаторами середины ХХ в., рост преступности в 1960-х и скачок числа гражданских войн в развивающемся мире после деколонизации. Но все эти процессы систематически обращались вспять, и сегодня большинство трендов направлено в сторону мира. Быть может, мы и не вправе замахиваться на «теорию всего», но нам нужна теория, способная объяснить, почему так много стрелок указывают в одном направлении.

Позвольте мне начать с замечания о силах, которые кажутся важными для различных процессов, случаев усмирений и революций, описанных в главах 2–7, но, насколько мне известно, не подтвердивших свою значимость. Дело не в том, что эти силы в каком-то смысле незначительны — просто они не всегда способствовали снижению уровня насилия.

Оружие и разоружение. И у авторов, одержимых насилием, и у тех, кто ощущает к нему неприязнь, есть нечто общее: они очарованы оружием. Военные истории, написанные мальчиками для мальчиков, полны длинных луков, копий, пушек и танков. Многие ненасильственные движения выступали за разоружение: демонизировали «торговцев войной», проводили антиядерные демонстрации, инициировали кампании по контролю за вооружениями. И так же популярен противоположный, хоть и равно сфокусированный на оружии рецепт мира, согласно которому изобретение все более разрушительного оружия (динамита, отравляющих газов, ядерных бомб) и войну тоже сделает немыслимой.