перевести этот вопрос в рамки нормальной творческой жизни и положить конец шумихе

Пример с Глазуновым показывает, что московская организация художников слабо ведет работу среди молодежи, вместо объединения художников вокруг задач советского искусства происходит их отталкивание в оппозиционный лагерь.

По нашему мнению, руководство Московского отделения Союза художников РСФСР должно решить вопрос о переводе Глазунова из кандидатов в члены Союза, обеспечив при этом серьезную и постоянную творческо-воспитательную работу с этим художником, как и с другими молодыми членами Союза (Там же. С. 757–762).

Коля рассказал о группе «русситов», куда его затягивал этот Глазунов. Это полускрытая литературная группировка – не совсем „кочетовцы“, но близко: националисты, консерваторы. Во главе их будто бы Солоухин (А. Гладков // Новый мир. 2014. № 2. С. 140).

Мы , – сказано в докладе, – считаем Кушнера способным поэтом, мы хотим, чтобы этот способный поэт писал так, чтобы нельзя было трактовать и так, и этак, – прокомментировал Богданов. – Мы хотим… чтобы была одна трактовка А мы видим, что здесь по меньшей мере пессимизм. Ничего у человека нет, ни любви, ни горя, ни радости, ни мелкой сволочи… (цит. по: А. Тюрин. С. 76).

К сожалению, я не имею понятия о форме, в которой у меня есть право к Вам обратиться. Я знаю только, что мой приговор «обжалованию не подлежит». Я даже не знаю, есть ли у меня вообще данное право. Но я твердо убежден, что, как гражданин своей страны и как человек вообще, я имею право протестовать против того, что мне кажется несправедливым. Это человеческое право, и оно дается человеку с его рождением. Поэтому я обращаюсь к Вам…

Товарищ Генеральный Прокурор! Ни юридически, ни нравственно я не виновен. Я не уклонялся от общественно-полезного труда и не вел антиобщественного паразитического образа жизни… Я имею все основания обвинять суд в недобросовестности и фальсификаторстве, в преднамеренном осуждении. Ничем иным нельзя объяснить столь явное пренебрежение к фактам.

Все это произошло потому, что я, что бы ни говорил суд, действительно поэт; пишу свои стихи и перевожу стихи зарубежных поэтов. Я убежден, что придет время, когда о недостатках и достоинствах моих стихов и переводов будут судить сведущие люди, а не те, что заявили в своем постановлении, будто я «…писал ущербные, упадочнические стихи, которые распространял среди молодежи Москвы и Ленинграда». Это глупость, смешанная с ложью.

Я прошу повторного разбирательства. Если я не прав, я ничего не выиграю. Но я знаю, что я ни в чем не виноват, и ничего не боюсь.

Я прошу у Вас не милости, а справедливости и верю, что мне не будет в этом отказано и я получу возможность вернуться к своему труду (Л. Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 3. С. 471, 474).

Тогда, – вспоминает Петр Вегин, – было модно раз в год посвящать номер журнала молодым поэтам и прозаикам. Как раз такой номер готовился в редакции. Евтушенко пришел к высшему руководству «Юности» – Борису Полевому и Сергею Преображенскому, от которых зависели судьбы всех молодых. Битый час читал им – со своим артистизмом! – стихи Губанова, но опытные деляги нутром чуяли, что от каждой строчки губановских стихов веет неблагополучием. Для них, естественно. Тогда Евтушенко, надо отдать ему должное, категорически заявил, что если в номере молодых не будет стихов Губанова, то он выходит из редколлегии! Это была явная провокация, коронный Женин ход, но, раз он уперся, он должен был победить – таков у него характер (П. Вегин. Опрокинутый Олимп. С. 76–77).