Пока в столице решалось будущее политического устройства России, провинция, лишенная информации из‐за временно прекратившейся работы Петроградского телеграфного агентства, переживала период растерянности и неопределенности, что, впрочем, не влияло на повседневную жизнь. Исключение, вероятно, составляла одна Москва, до которой слухи из Петрограда доходили очень быстро. Находившийся в Москве историк С. Б. Веселовский уже 24 февраля записал, что «по слухам — в Петербурге военный мятеж»[2423]. 28 февраля Н. П. Окунев констатировал прекращение движения всех трамваев в Москве и отключение телефонов. Как и в Петрограде, отсутствие телефонной связи в первопрестольной спровоцировало рост толков о происходивших в Петрограде событиях: «Из уст в уста передаются сенсационные вести о страшной стрельбе в Петрограде в народные толпы, о совершившемся перевороте на троне и о разных ужасах»[2424]. Хотя Окунев еще 15 февраля предсказал неизбежную революцию, спустя 13 дней он не поверил слухам о революции: «Подожду все-таки записывать их (слухи. — В. А.) — лично не совсем доверяю таким россказням»[2425]. В этот день в Москве начались массовые шествия с пением революционных песен, которым полиция предпочитала не препятствовать, тем не менее в этот день появилась первая жертва революции — на Яузском мосту был убит приставом рабочий-большевик И. Астахов, — а 1 марта на Каменном мосту произошла перестрелка между правительственными и «народными» войсками[2426]. Трое солдат, перешедших на сторону революции, погибли и 4 марта были в торжественной обстановке похоронены на Всехсвятском кладбище. 19 марта был похоронен еще один человек, убитый 1 марта на Яузском мосту, — А. И. Ефимов-Евстигнеев[2427]. Это были не единственные московские жертвы событий 28 февраля — 1 марта, однако в любом случае количество жертв было намного меньше, чем в Петрограде, где 23 марта на Марсовом поле было захоронено 184 человека (правда, К. И. Глобачев утверждал, что среди них было множество людей, умерших в те дни в больницах от естественных причин).

Смена власти в большинстве губерний не сопровождалась сколько-нибудь серьезными эксцессами. В некоторых центральных губерниях, куда устремились представители нового правительства, происходили бескровные столкновения со старой властью. Так, например, 3 марта в 2 часа ночи во Владимир прибыла делегация из Москвы, которую пытался арестовать начальник местного гарнизона, но солдаты перешли на сторону народа, на вокзале вспыхнул стихийный митинг и толпа, ворвавшись в дом губернатора Крейтона, арестовала его вместе с женой и полицмейстером Ивановым[2428].

В Поволжье информация об образовании Временного правительства появилась 2 марта, о чем сообщил «Саратовский листок». Общественность города довольно быстро включилась в работу по созданию новых органов власти, начались аресты царской администрации, полиции и «гороховых пальто», как называли агентов охранки. Того же числа информация о перевороте дошла до Сибири: первой газетой, напечатавшей сообщение о революции, стал «Тобольский листок». Томская «Сибирская жизнь» отреагировала лишь 5 марта. Смена власти в Сибири проходила много спокойнее, чем в Центральной России. Так, в Томске городской комитет решил временно сохранить полицию, включив впоследствии ее чинов в новую милицию[2429]. Какое-то время старая полиция и новая милиция, образованная из студентов, вместе несли караульную службу.

Куда более нервозная обстановка, судя по сообщениям печати, сохранялась в Одессе. 2 марта население города еще не было уведомлено о петроградских событиях, однако слухи о революции будоражили обывателей. «Одесский листок» 2 марта позволил себе осторожную заметку под заголовком «Слухи»: «Мы вступили в полосу слухов — один другого сенсационнее… Говорят о фактах, которые еще вчера показались сказками из „Тысячи и одной ночи“. Как нам, читатель, ко всему этому отнестись? На это мы можем ответить одним словом: Спокойствие»[2430]. 3 марта в Одессе уже появился список членов Временного правительства, однако более подробной информации по-прежнему не хватало, в связи с чем газеты писали: «Жутко, мучительно жутко без телеграмм и „внутренних известий“. Словно где-то там, за наглухо запертыми дверьми операционной палаты мрачного больничного корпуса, окруженного высокой оградой, неведомые хирурги третьи сутки кромсают больное тело близкого нам и дорогого существа»[2431]. Недостаток информации в конце концов привел к распространению в городе абсурдного слуха, что Временное правительство собирается восстановить крепостное право[2432]. Когда же деятельность телеграфного агентства восстановилась в полной мере и одесские газеты получили возможность делиться со своими читателями всей получаемой информацией, в городе в первые дни было замечено появление нового типа «хвостов» — газетных. При этом серьезных эксцессов с участием полиции в Одессе не было. Наоборот, 7 марта на совещании всех одесских приставов при участии начальника сыскной полиции было принято решение отправить председателю Временного правительства телеграмму о присоединении одесской полиции к новому строю, а 9 марта полицейские Одессы провели закрытый митинг с революционными речами[2433].

Несмотря на победу революции и исчезновение с улиц столицы главного оплота самодержавия — городовых, — март принес лишь внешнее успокоение. По воспоминаниям современников, в людях царила растерянность. Так, ходили рассказы о том, что даже солдаты и рабочие, принявшие непосредственное участие в февральских событиях, были настолько ошарашены ее немедленными последствиями, что на голосовании вопроса о монархии и республике 210 из 230 солдатских депутатов высказались за монархию[2434]. «Революционный невроз» сохранялся и ждал новых форм проявления. Одной из них стала инициатива таинственных «активистов», решивших пометить белыми крестами двери квартир некоторых жителей Петрограда. Шла ли речь о шутке или существовала действительно некая инициативная группа по отлову «внутренних врагов», сейчас сказать трудно, но, учитывая общую социально-психологическую напряженность, можно представить себе чувства и психическое состояние «помеченных» людей. Кое-кто пытался систематизировать кресты по их виду и социальной принадлежности жильцов «крещеных» квартир. В «Петроградском листке» в марте появилась специальная заметка, в которой отмечалось, что перед квартирами офицеров было по два креста; секретарь петроградской городской милиции З. Кельсон писал о распространенных в то время слухах, что «белыми крестами помечают квартиры евреев, собираясь им устроить Варфоломеевскую ночь»[2435]. В период революции антисемитизм, отождествлявшийся с царской политикой и идеологией приспешников самодержавия — черносотенных организаций, популярен не был, хотя в апреле в Москве появлялись воззвания к еврейскому погрому[2436]. Они, конечно же, не привели ни к каким антисемитским выступлениям, но, справедливо отнесенные на счет черносотенцев, вызвали новые беспокойства по поводу заговора правомонархических сил против революции.