Другой случай произошел за Московской заставой на Можайском шоссе. Стоявший ночью на посту милиционер принял за черный автомобиль броневик с солдатами, который не остановился на свистки. Милиционер открыл стрельбу, солдаты, которые его не заметили, слыша удары пуль о броню, ответили выстрелами в воздух. Никто, к счастью, не пострадал.

Третий эпизод имел место на Каменноостровском проспекте, по которому быстро мчался автомобиль. В нем находились два офицера и две дамы, проводившие вместе время. Дежурившим милиционерам показалось что-то подозрительным в этом авто, и они решили его задержать. Реакции на предупреждения не последовало, и милиционеры открыли стрельбу, после чего машина остановилась. Как сообщается в газете, пассажиры были крайне возмущены действиями милиции[2459].

Показательно, что, как правило, свидетели видели черные автомобили в темное время суток: сказывалось и переутомление, накопившееся за день, и плохая видимость в условиях недостаточного освещения улиц, а также страх темноты (никтофобия), характерный для особо впечатлительных граждан. Художники реагировали на слухи о «черных авто», и в иллюстрированных журналах появлялись изображения нападений и погонь. В. Сварог в «Ниве» изобразил погоню за черным автомобилем на лошадях (можно сравнить со слухами о погонях на лошадях за неуловимыми шпионами-велосипедистами), С. Животовский обратился к «классическому» сюжету: ночному нападению «черного авто» на пост милиционеров (ил. 185).

Ил. 185. С. В. Животовский. Черный автомобиль // Огонек. 1917. № 12. С. 190

Слухи о столичных загадочных черных авто, разносимые желтой прессой, обсуждали по всей стране. 17 апреля «Одесский листок» сообщил, что центральные комиссариаты Петрограда получили телефонограмму, согласно которой по распоряжению министра юстиции милиционеры обязаны без предупреждения открывать огонь по автомобилю с номером 4247. Однако проверка установила, что министр никаких подобных распоряжений не давал, а в автомобиле под указанным номером ездил А. Ф. Керенский. Хотя это должно было отчасти демистифицировать роль черного автомобиля, возникли новые вопросы о том, кто же стоял за отправкой подобной телеграммы. Таким образом, страх перед таинственной контрреволюционной организацией сохранялся.

Вскоре, однако, из‐за отсутствия доказательств деятельности контрреволюционеров и неоспоримой их связи с пассажирами таинственных автомобилей отношение к ним стало меняться. Начали говорить просто о банде сбежавших уголовников, что действительно весьма соответствовало моменту. Еще 5 апреля появилась обнадеживающая заметка «Ликвидация черных автомобилей» о задержании опасного громилы-рецидивиста Парфенова, возглавившего банду из 13 уголовников, которые на похищенных черных автомобилях разъезжали по ночам по Петрограду, совершали грабежи и провоцировали панику[2460]. Кроме того, наибольшую опасность, как было замечено, автомобили представляли для милиционеров, поэтому очень скоро возник слух об охоте криминальных группировок на городскую милицию, и градус напряженности слегла понизился.

Таким образом, мы видим, что слухи о «черных авто» в 1917 г. порождали массовую фобию: они были распространены среди представителей различных социальных групп; несмотря на попытки разоблачения в прессе, вера в них не проходила, распространяясь из Петербурга в Москву; порожденный слухом страх вызывал в людях гнев и толкал их, согласно законам психологии толпы, на коллективные агрессивные действия, оборачивавшиеся самосудом и складывавшиеся в более длительное, чем гнев, чувство массовой ненависти к источнику страха. Слухи о «черных авто» оказывались эмоциональным стимулом, вокруг которого складывалась упомянутая триада враждебности — страх, гнев и ненависть. Лексический анализ слухов позволяет выделить следующие эпитеты, характеризующие «черные автомобили» в рассказах «свидетелей»: таинственные и загадочные; неуловимые и бешено быстрые; ночные; разбойничьи. Эти эмоционально окрашенные определения отличали черные автомобили от иного транспорта сверхвозможностями и наделяли их роковыми, мистическими свойствами. Помимо черного цвета, признаком загадочных автомобилей могли быть черные флаги и выключенные огни. Согласно слухам, черные машины появлялись в темное время суток, как правило ночью, и несли смерть. Это важно для понимания мистической природы слуха, в котором сочетались элементы рациональной картины (автомобиль черного цвета с пассажирами-преступниками) с мистическими, иррациональными характеристиками (таинственность, неуловимость), создававшими архетипическую аллегорию насилия, что наделяло слух признаком мифологемы.

Феномен подобного слуха-мифологемы заставляет более внимательно подойти к вопросу о его источниках, рассмотреть образ автомобиля в семиосфере предшествующего периода. Принимая во внимание эмоциональную природу слуха, едва ли его появление можно свести к единственному рациональному объяснению. Источники образа «черного авто» следует искать в литературной традиции, политической лексике, повседневных картинах — во всем том, что формировало массовое сознание обывателей.

Прежде всего необходимо обратиться к общему образу автомобиля как технического средства. В разговорной речи, дневниках современников, публицистике образ автомобиля нередко наделялся эсхатологическими коннотациями. Показательно, что, согласно дневниковым записям М. Палеолога, накануне войны, в июле 1914 г., находясь в Министерстве иностранных дел, французский и английский послы пытались узнать у австрийского посла настроения Вены, но Сапари был сдержан и повторял лишь одну метафорическую фразу: «Машина катится». Палеолог назвал ее апокалиптической[2461]. Символическим стал образ автомобиля из статьи депутата IV Государственной думы кадета В. А. Маклакова «Трагическое положение», опубликованной 27 сентября 1915 г. в «Русских ведомостях», в которой он сравнил Россию с машиной, ведомой в пропасть неумелым шофером. Примечательно не только использование несущегося автомобиля в качестве аллегорического образа России, но и присутствие эсхатологического контекста, наполнявшего образ автомобиля трагической коннотацией, негативной эмоцией. Созданный Маклаковым образ запомнился соотечественникам. В частности, к нему спустя более года вернулся коллега Маклакова по Государственной думе, депутат от Терской области М. А. Караулов. 3 ноября 1916 г. он слегка перефразировал Маклакова, вспомнив «аргумент о преступном шофере, управляющем мотором, где сидит наша родина-мать, направляющем его в пропасть»[2462]. Примечательно, что в карауловской редакции образ автомобиля обретает несколько иное значение: если у Маклакова это государство, управляемое неумелым правительством[2463], ведущим к гибели подданных империи, то у Караулова пассажиром выступает сама Россия, а автомобиль, в котором она находится, оказывается неким злым роком.