Когда створки начали разъезжаться, Джо Петтигрю поднял пистолет и положил его на колено, не глядя на дверь.

Когда щель расширилась настолько, чтобы в нее мог втиснуться человек, в проеме показалась мужская фигура. Пальцы Портера Грина судорожно цеплялись за притолоку. Его качало, как пьяного. Однако он не был пьян. Выпученные глаза, глуповатая ухмылка на губах, пот на лице и на бледном, заплывшем жиром животе. Портер Грин был бос и обнажен до пояса, мокрые волосы стояли торчком. Если бы Джо Петтигрю поднял глаза, то увидел бы на лице Портера Грина кое-что еще, но Джо неотрывно смотрел на ковер, сжимая пистолет на колене и никуда не целясь.

Портер Грин глубоко вдохнул и с шумом выпустил воздух из легких. Отпустив притолоку, нетвердой походкой шагнул в комнату, ища глазами бутылку на столике напротив дивана, где сидел Джо Петтигрю. Глаза нашли бутылку, и Портер Грин потянулся к ней, не удосужившись подойти ближе к дивану. Раздался скрежет бутылки по стеклянной столешнице. И даже тогда Джо Петтигрю не поднял глаз. Внезапно угрюмое лицо Джо исказила болезненная гримаса.

Волосатая рука, схватившая бутылку, исчезла из поля зрения. Раздавшееся бульканье перекрыло даже бормотание радиоприемника.

– Сука! – процедил Портер Грин сквозь зубы, в голосе слышался тошный ужас и отвращение. – Мерзкая вонючая сука!

Джо Петтигрю приготовился. Между диваном и столиком хватит места, чтобы встать. Он поднялся с дивана, сжал пистолет и медленно, очень медленно поднял глаза.

Он увидел обнаженную плоть над поясом брюк, пот блестел над пупком. Взгляд скользнул правее, к ребрам. Рука сжала рукоятку пистолета. Сердце расположено выше, чем думают люди. Джо это знал – знало и дуло. Оно целилось прямо в сердце, и спокойно, почти равнодушно Джо нажал на курок.

Звук был громче радиоприемника – особый, не похожий ни на что звук. Он оглушал, дарил ощущение власти. Когда стреляешь редко, к этому чувству трудно привыкнуть. Бездушный инструмент смерти в твоей руке оживает и становится юрким, словно ящерица.

Застреленные падают по-разному. Портер Грин упал набок, неловко подогнув колено. Упал лениво, словно без костей, словно его колени умели гнуться в разные стороны. Джо Петтигрю вспомнил сцену из водевиля, который смотрел давно, когда сам подвизался на сцене. Высокий гибкий герой и героиня валяли дурака, и вдруг юноша начинал медленно заваливаться набок, выгибая тело, словно обруч, пока внезапно не падал. Казалось, что он тает, расплывается по сцене. Герой проделывал свой трюк целых шесть раз. В первый раз зрители находили его падение забавным, во второй гадали, как ему это удается. На четвертый раз женщины в зале начинали визжать, прося прекратить это издевательство, а к концу действия впечатлительные зрители не находили себе места от тревоги – таким нечеловеческим и неестественным выглядело падение героя.

Джо Петтигрю вернулся из забытья. Туда, где на полу, головой на ковре, лежал его жилец. Крови почти не было. Джо Петтигрю впервые взглянул Портеру Грину в лицо и увидел глубокие рваные царапины, нанесенные длинными и острыми коготками взбешенной женщины. Джо Петтигрю открыл рот и взвыл, как раненый зверь.

Джо Петтигрю почти не слышал собственного вопля, словно кричали в соседнем доме. Приглушенный, яростный вой, казалось, не имел с ним ничего общего. Возможно, рассуждал Джо, звук исходит не от меня. Скрип шин автомобиля, не вписавшегося в поворот. Вопль обреченной души, несущейся в ад. Казалось, Джо утратил чувствительность. Он словно по воздуху обогнул стол и труп Портера Грина. Однако его передвижения были подчинены цели. Джо запер дверь на задвижку. Опустил оконные шпингалеты. Выключил радиоприемник. Больше никакого бум-бум-бум. Молчание, словно бездонный космос, окутало его длинным белым саваном.

Раздвинув двери, Джо Петтигрю вошел в спальню Портера Грина. Давным-давно, когда юный, знойный и пыльный Лос-Анджелес был придатком пустыни, шелестящих эвкалиптов и мощных пальм, здесь обедали. Сегодня о столовой напоминал только встроенный в проем между северными окнами буфет. За резными дверцами буфета лежали книги, немного, – Портер Грин книгочеем не был. У восточной стены стояла кровать, за ней были комната для завтрака и кухня.

На кровати царил кавардак, там лежало что-то еще, но Джо был не в настроении смотреть, что именно. За кроватью раньше тоже была раздвижная дверь, но ее давно заменили на обычную с задвижкой. Джо казалось, что он видит скопившуюся в дверных щелях пыль. Дверью пользовались редко, но главное – задвижка была заперта.

Джо Петтигрю прошел по коридору под лестницей, который связывал части дома и вел к ванной, бывшей некогда комнатой для вышивания. Открыл дверцу встроенного гардероба под лестницей, включил свет. Ничего интересного: пара чемоданов, на вешалках – пиджаки, пальто и плащ, грязные белые туфли в углу. Джо выключил свет, закрыл дверцу и заглянул в просторную ванную со старомодным фаянсом. Избегая зеркала – разговор с Джозефом не входил в его планы, – он подошел к открытому окну. Главное – ничего не упустить, любая мелочь может оказаться решающей. Тюль на окне трепетал от ветра. Джо опустил оконные шпингалеты. Вторую дверь в ванной давно заложили, заклеив поверху водонепроницаемыми обоями – такими же, как в коридоре.

Оставался чулан, где валялись отжившая свое мебель и прочее барахло, даже письменный стол с крышкой из светлого дуба – отвратительный, но любимый обывателями цвет. Джо не помнил, чтобы когда-нибудь сидел за ним, чтобы когда-нибудь заходил в чулан.

Вернувшись в ванную, Джо встал перед зеркалом. Разговаривать не хотелось, но Джозеф мог вспомнить то, что Джо упустил. Он поднял глаза, встретив в ответ острый неприязненный взгляд.

– Радио, – буркнул Джозеф. – Зря ты его выключил. Мог бы просто сделать потише.

– Пожалуй, ты прав, – не стал спорил Джо. – А еще пистолет. Но про него я помню.

Джо похлопал себя по карману.

– А окна в спальне? – В голосе Джозефа сквозило почти презрение. – Еще ты хотел взглянуть на Глэдис.

– Окна в спальне, – повторил Джо и запнулся. – Я не хочу смотреть на Глэдис. Она умерла. Сама виновата. Хватит с меня ее дружка.

– Доигралась? Нарвалась не на того парня? – с прохладцей поинтересовался Джозеф. – Похоже, ты не слишком удивлен.

– Сам не знаю. Никогда не думал, что сумею. Кажется, я увяз по самые уши. Я не собирался в него стрелять.

Джозеф пристально посмотрел на Джо:

– Выходит, профессор Бинго старался зря?

– Прощай, Джозеф, – сказал Джо Петтигрю.

– Что значит «прощай»? – вскинулся Джозеф.

– Ничего, – ответил Джо Петтигрю и вышел из ванной.

Он обошел кровать, тщательно запер окна, пересилив себя, взглянул на Глэдис – и тут же об этом пожалел. Постель была настоящим полем битвы, изувеченное сине-багровое лицо Глэдис выглядело ужасно. Из одежды на ней осталось несколько клочков ткани. Всего несколько клочков.

Джо поперхнулся, рот наполнила горечь. Он выскочил из спальни и прислонился спиной к двери, не забывая, однако, про отпечатки.