Но главное отличие деревни долго оставалось скрытым от него. Долгим весенним вечером, когда уже было ясно, что виноградные грозди дадут хороший урожай, и он сидел, болтая с соседом, на деревенской площади, Шмуэль заметил:

– Яков, ты никогда не говорил, откуда ты родом.

– Из Пекуина, – сказал крестьянин.

– Я имею в виду твоих родителей. В какой части Европы они жили?

– В Пекуине, – повторил крестьянин.

– Да нет. Они из России? Польши? Литвы?

– Я из Пекуина. И Аарон тоже. И Абсалом.

На лице Хакохена появилось удивленное выражение, потому что он никогда не встречал еврея, который не приехал бы откуда-то из-за границы.

– Из Египта или из Испании? – снова спросил он.

– Мы евреи, – сказал Аарон. – Наши семьи никогда не покидали эту землю.

– Даже во время Изгнания?

– Сыновья Иакова ушли в Египет, – объяснил пекуинский крестьянин, – а мы нет. Нехемия и Эзра жили в Вавилоне, но нас там не было.

– А куда вы пошли, когда вас выгнали римляне?

– Мы не уходили.

Он не мог поверить, что эти люди Пекуина, скрытые складками гор, никогда их не покидали: это было невозможно объяснить, но в ходе своих настойчивых расспросов он так и не встретил ни одного еврея, который помнил бы Россию, ни одного, который сохранил бы воспоминания о Багдаде. Семьи этих евреев жили тут четыре тысячи лет и не знали раболепного образа жизни изгнанников. Как-то июльским вечером, когда все труженики собрались к обеду, он побрел к холмам, где издавна обитали евреи, и ему показалось, что рядом с ним гигантскими шагами идет воджерский ребе; его огромная туманная фигура пустилась в пляс, и он снова сграбастал Шмуэля и привлек его к себе. «Ты дитя Бога, сын Авраама, – сказал ребе. Он поцеловал мужчину Хакохена, как когда-то целовал ребенка Кагана, и крикнул холмам: – Ты получишь свою землю, Шмуэль, но на ней ты найдешь смерть!» Слова ребе продолжали звенеть у Шмуэля в ушах, когда он вернулся и пожелал спокойной ночи евреям Пекуина.

– Я должен вернуться в Табарию, – сказал он.

– Зачем? Если они забросали тебя камнями?

– Чтобы купить землю.

– Ты можешь купить землю здесь, Шмуэль. – Они оценили его как работника и хотели, чтобы он остался с ними.

– Моя земля лежит рядом с озером, – сказал он.

Когда Шмуэль добрался до Табарии, он увидел, что его хижина занята цыплятами. Выгнав их, он вытряс свой матрац, усыпав земляной пол пометом, выкопал другую дыру в земле у изголовья, где и спрятал свои английские фунты. Золотую монету он скрыл в ногах. Покончив с этими делами, он возобновил давление на каймакама, дав понять, что не остановится, пока не купит землю там, где река Иордан вытекала из озера и где можно было разбить виноградники.

Лишь память об этих одиноких тяжелых годах и знание, что евреи Воджа уже в Акке, заставили Шмуэля в этот жаркий день отправиться на встречу с каймакамом, чтобы сделать еще одно, последнее усилие и купить землю. Когда он проходил по улицам мимо евреев, не обращавших на него внимания, Шмуэль отнюдь не производил внушительного впечатления. Даже с феской на голове он был не выше пяти футов и четырех дюймов ростом, и одолженная одежда мешком висела на нем. Брюки были коротки для него, а обувь растрескалась от долгого хождения. Он по-прежнему сутулился, и живот выдавался вперед; он ходил, выставив вперед левое плечо, словно прокладывая себе дорогу в жизни. От него исходили гнусные запахи той берлоги, в которой ему приходилось жить, и он пережил столько разочарований, что начал напоминать несчастного еврея, который пробирается по задним улицам таких городов, как Киев или Гретц; но таков был лишь его внешний облик, потому что в душе он обрел мир и покой: евреи в Пекуине доказали, что могут жить на земле, и она у них процветает. Налеты бедуинов можно отбрасывать огнем из ружей, и теперь он шел через Табарию, полный решимости уйти с последней встречи с каймакамом хозяином земли.

Каймакам, который надеялся оттянуть встречу со Шмуэлем, пока он окончательно не продумает план, как выудить у Шмуэля дополнительный бакшиш, хотя фирман уже был подписан, обезоружил Шмуэля тем, что встретил его у дверей своей резиденции, словно тот был его лучшим другом, и участливо спросил:

– Стоило ли в такой жаркий день выходить на улицу?

– Прибыл ли фирман из Истанбула?

– Еще нет, Шмуэль, – солгал Табари. И, видя, как Хакохен разочарованно вскинулся, добавил: – Такие вещи требуют времени, Шмуэль. Есть и мутасариф в Акке, и вали в…

– Я знаю! – едва сдерживаясь, буркнул Шмуэль. – Прошу прощения, ваше превосходительство. У меня непростые новости из Акки.

Насторожившись, каймакам успокоил себя: «Я знаю, что евреи уже прибыли, но Хакохен не знает, что мне это известно. Тогда почему же он рассказывает мне вещи, которые ослабляют его позицию? Должно быть, не без причины. Скорее всего, собирается воззвать к моему милосердию».

– Так что же могло случиться в Акке, – сказал он Шмуэлю, – что ты так огорчен этими известиями? Ты же знаешь, что мутасариф на твоей стороне.

– Евреи, для которых покупаю землю… они уже высадились.

При этих словах Шмуэля каймакам позволил себе расплыться в улыбке.

– В самом деле, это серьезно, Шмуэль. – Он подождал, чтобы посмотреть, какое предложение сделает ему еврей.

Его догадка оказалась верной. Не отвечая, Хакохен залез в карман сюртука и вытащил пачку денег. Подтолкнув ее к Табари, он сказал:

– Девятьсот восемьдесят фунтов. Для эмира Тевфика в Дамаске.

Каймакам не притронулся к деньгам и продолжал внимательно наблюдать, как гость разгружает другой карман. Оттуда появилось несколько мелких монет и иностранных купюр – такого рода взятку человек в отчаянии вручает за выздоровление своей лошади. Табари продолжал ждать.

– Ваше превосходительство, у меня за душой больше нет ни пиастра. Берите все, но позвольте мне приобрести землю.

– Ты говоришь о серьезном деле, – ответил Табари. – Ты хочешь, чтобы я позволил евреям осесть на этой земле прежде, чем об этом услышат в Истанбуле. В таком случае я могу потерять и свою работу, и свою репутацию. – Он помолчал, чтобы Шмуэль проникся серьезностью ситуации, а потом мягко добавил: – Если мы можем подождать несколько месяцев…

Хакохен снова подтолкнул деньги к каймакаму и с силой сказал:

– Если они явятся и увидят, что их обманули, то убьют меня.

Каймакам Табари откинулся на спинку кресла и расхохотался, успокаивая посетителя:

– Шмуэль, евреи не убивают других евреев! Они могут оскорбить тебя или даже выгнать из общины, но убивать не станут. – Он не сомневался, что Хакохен где-то хранит куда больше денег, и собирался прибрать их к рукам. Встав, он придвинул другой стул ближе к своему столу: – Садись, Шмуэль.