— Все будет хорошо.

— Я боюсь, — прошептала я.

— Такое случается, — сказал Виктор, обняв меня, но все еще не желая ни на секунду отказаться от прагматичности. — Для контроля численности населения периодически наступает неизбежная катастрофа, иногда природная, иногда созданная человеком.

Я посмотрела на него снизу вверх. Я знала, он думает, что я боюсь того, о чем мы ждали новостей, того, что несло угрозу даже воздуху, которым мы дышим, и жизни, к которой мы привыкли. Может, так оно и есть. А может, я просто устала и выпила и мне надоел спор внутри моей головы — за или против жизни с Виктором, — который все никак не мог привести меня ни к какому решению. Уже наступила полночь. На столе так и стояли бокалы с отпечатками наших пальцев, а в них последние капли вина из местности, в которой мог бы родиться Виктор, если бы его отец не переехал в Париж, чтобы стать врачом, и не начал цепь событий, которая привела к тому, что Виктор провел детство под сенью больницы Сен-Венсан-де-Поль, к его юношескому интересу к чуме и заразным болезням, к страстному увлечению Средневековьем, преподавательской работе в Америке и, наконец, ко мне. Одна из свечей зашипела и погасла. Виктор отодвинулся от меня и задул вторую. Потом он лег на ковер и притянул меня к себе, и мы так и лежали в обнимку в голубом свете телевизионного экрана.

А потом мы уснули, растянувшись среди фишек скрэббла и пустых бокалов, а когда я снова проснулась, небо за окном уже начало светлеть. Правая рука у меня затекла, и когда я потрогала ее пальцами левой, ощущение было пугающим, будто я потрогала руку мертвеца. Я выпуталась из объятий Виктора и трясла рукой, пока к ней не вернулась чувствительность. У меня болела голова, во рту пересохло, так что я встала и сходила в кухню за водой. Когда я вернулась, экран телевизора беззвучно мерцал, и в его свете я увидела противогаз, лежавший на боку возле лица Виктора. Я подобрала его, повертела, а потом надела. Изнутри он плотно прилегал и ощущался надежным, как защитная маска бейсбольного кетчера. Я легла на спину и заморгала, глядя вверх через глазницы противогаза. Интересно, подумала я, скоро ли мы узнаем, от чего именно нам придется учиться защищаться? А может, уже поздно и выживут только те, кто готовился давно, у кого есть отражающая одежда и легкие лучше развиты. Может, эта неизвестная угроза уже просочилась в щели окон и дверей. Но меня тянуло в сон, и мне уже было все равно. Я не глядя вытянула руку и нащупала кончиками пальцев щеку Виктора. Потом я закрыла глаза и принялась ждать, испытывая благодарность за еще остававшуюся темноту.

На следующий день, в субботу, мы проснулись утром и услышали, что это была такая проверка. Виктор сидел на краю тахты, и волосы у него торчали дыбом, будто он шел через бурю, чтобы добраться до рассвета. Кружку с кофе он держал обеими руками и делал маленькие глотки, не отрывая взгляда от телевизора. Я сходила в душ и уселась рядом с ним. Мэр давал пресс-конференцию и объяснял, что они хотели убедиться в готовности города. Нам велели хранить противогазы в сухом и безопасном месте, где их легко будет найти. Мэр извинился за любые неудобства и излишние тревоги, которые кому-то могла причинить эта проверка, поблагодарил всех добровольцев и поздравил город, сказав, что в тестовых условиях система сработала отлично. Репортеры начали выстреливать вопросы, я пошла в кухню налить себе кофе, и когда я включила радио, ответы мэра стали раздаваться в квартире странным дуэтом. Ночью прошел снег — непривычное явление для этого времени года, и мы с Виктором решили пойти погулять. Мы давно этого не делали, почти так же давно, как не падали посреди ужина потрахаться на полу гостиной. Было холодно, и мы оделись потеплее — надели шапки, укутались шарфами, а на Викторе были красные шерстяные варежки, которые я ему связала, когда еще делала такие вещи. Я надела перчатки, у которых протерлись большие пальцы, и когда мы остановились у светофора подождать зеленый свет, Виктор поднял мой большой палец к губам, будто горн, и дунул теплым воздухом в дырку.

В парке под ногами трещал снег. Светило солнце, и все вокруг блестело в его лучах. Виктор слепил снежок и бросил его в дерево — взрыв белого на фоне черноты ствола. Я то и дело поскальзывалась, потому что на подошвах у меня не было бороздок, но Виктор держал меня за руку, чтобы я не упала. Какие-то дети бегали по снегу с собакой, Виктор смотрел на них и громко смеялся.

Я вспомнила об этом дне несколько недель спустя, когда один из домашних тестов показал, что я беременна. Я сделала тест дважды, потому что первый раз, когда в окошечке появилась розовая полоска, я не могла в это поверить, хотя у меня никогда не запаздывают месячные. Несколько дней я ничего не говорила Виктору. Я ходила на работу и водила экскурсии, зная, что во мне возникает что-то крошечное, что настойчиво пробивается и растет, пока однажды не вырвется наружу и не скажет нам то, чего мы все это время не знали, чего нам не хватало, о чем оставалось только гадать. Маленькое существо, которому есть что сказать, которое сможет предсказать будущее. Наверное, небольшое окно возможности и существовало в те молчаливые дни, когда я держала этот секрет при себе, но мне ни разу не пришло в голову избавиться от ребенка. В долгие месяцы беременности, прежде чем я стала слишком тяжелой, чтобы дойти до парка, я часто стояла у ограды и смотрела на бегунов на дорожке. Во мне жила крошечная необъяснимая надежда, что если я достаточно долго буду за ними наблюдать, то мой ребенок сможет принадлежать к их расе, иметь непобедимые легкие и иммунитет к тому, что содержалось в воздухе, что вело нас к пьянству и окрашивало небо на закате.

Однажды по пути туда я прошла мимо человека в противогазе — непонятно, мужчина это был или женщина. Может, это была шутка, а может, этот человек не доверял мэру, или просто привык носить противогаз, и ему даже понравилось, и теперь не хотелось снова ходить с голым лицом, открытым любому воздействию.

«Amour»