есть у нас какой-то кинокритик, или кто он, его по телеку показывают, педиковатый такой, вот, на него похоже:

— У тебя глаза синие-синие,

в обрамлении черных ресниц,

У меня — половое бессилие

и водянка обоих яиц.

— Фу-у-у! — кричат девчонки. — Долой Снежинского.

— Ну что⁈ Что вам не нравится⁈ Это Есенин! — возмущается он.

— Упаднический поэт, — говорю я. — Привет честной компании.

— Брагин! — орёт уже довольно пьяненая Галина. — Я же сказала, что он придёт!

— Егор! — приобнимает меня Валя Куренкова. — А я-то жду-жду тебя. Наконец-то. Давай, за стол.

— Нет, Валь, я сначала в парилочку ненадолго. Слегонца буквально.

Она убирает руку и у меня простыня сползает с плеча.

— Ого! — выдыхает Валя. — Егор!

Блин. Шрам, маленький спереди и довольно уродливый и большой сзади. Нас обступают барышни и глазеют на моё мужское украшение. Некоторые даже прикасаются.

— Так девочки! — строго одёргиваю их я.

— Не хотите Есенина, вот вам Пушкин! — не сдаётся Снежинский, пытаясь вернуть внимание к себе, но на него никто не смотрит.

Орлов с Истоминой в постеле

В убогой наготе лежал.

Не отличился в жарком деле

Непостоянный генерал.

Не думав милого обидеть,

Взяла Лариса микроскоп

И говорит: 'Позволь увидеть,

Чем ты меня, мой милый, *б

— Снежинский пошляк!

— Пойдёмте париться!

— Наливай, Лёха.

Все кричат в разнобой. Пользуясь всеобщей анархией, я иду в парилку. За мной увязывается Крикунов, наш завуч по воспитательной работе.

— Ну что, Андрей Михайлович, как жизнь?

— Да не такая насыщенная, как у тебя, Брагин, — качает он головой. — Это где тебя так угораздило?

— Бандитская пуля, — весело усмехаюсь я.

Народ очень быстро приходит в алкогольную негодность. Помню, когда ездил в баню с горкомом там всё было гораздо приличнее. Видать, пока человек дойдёт до горкома, он уже в достаточной степени закалится на более низких уровнях аппаратной работы. Поэтому там, на относительном верху ему становится легче. Тяжело в учении, легко в бою, это ж мы все знаем хорошо.

Валя весь вечер виснет на мне, словно решила во что бы то ни стало меня отыметь. Ну, допустим, ничего противоестественного в этом желании, конечно, нет, но не при всей этой шатии-братии. Я тут сам пытаюсь подловить этого сатира Снежинского, а не дать ему повод настрочить ещё один донос на меня. И на Куренкову, кстати.

— Так, девушки, забираем всё что недопито и едем ко мне! — заявляет Снежинский.

Нет, я понимаю, что мужики уже убрались к этому времени беленькой, так что ни на каких девиц уже не претендуют. Но не все, опять же. Крикунов вообще, как стёклышко.

— Я без Брагина не поеду! — кричит Валя.

— И я тоже! — подключается к ней Галя.

— И я! — хохочут другие девчонки. — И я!!!

— Нет! — категорически возражает эротоман Снежинский. — Брагину ко мне нельзя! У него слишком грубая натура! Это испортит весь вечер. Только девочки.

— Поезжай, — шепчу я Вале. — Я за тобой приеду. У меня всё равно дела сейчас, а через часик-полтора вернусь.

У меня действительно сейчас имеется очень важное дело. Я сажусь в машину и еду на Пионерский Бульвар. На улице уже темно, уже осень. Воздух на заводе маскирует магию последнего дня лета. Он подчёркивает декадентскую фантасмагорию слабо освещённых труб и кабелей, играя нотами аммиака и серы в отчаянной неприкаянности бытия.

Но когда мы отъезжаем подальше и открываем все окна, туманный, густой, наполненный свежей арбузной прохладой воздух, по-настоящему опьяняет.

У нужного мне дома на Пионерском стоит милицейский бобик. За рулём Хаблюк, рядом Гена. Классика.

— Здорово, Орлы! — приветствую я их.

— Здоровей видали, — недовольно поднимая бровь, отвечает Хаблюк.

— Ну что, готовы?

— Да, — тоже недовольно говорит Гена.

Видать поцапались.

— Дядь Ген, ты постановление состряпал?

— Состряпал.

— Ну, погнали тогда!

Мы заходим в подъезд и быстро поднимаемся на третий этаж, подходим к двери и я жму на кнопку звонка. Звоню резко, дерзко и долго. По классике, по историческим лекалам. Прийти нужно ночью и сразу сломить дух подозреваемого.

— Ну где он там… — нетерпеливо шепчет Хаблюк и дверь открывается.

— Не ждал? — бросаю я, глядя исподлобья. — Быстро одевайся. Ты мне нужен!

Перед нами стоит Суходоев и обескураженно переводит взгляд с меня на Гену, с Гены на Хаблюка и снова на меня.

14. Ум, честь и совесть нашей эпохи

Я шагаю вперёд и пробиваю ему в грудину. Не сильно, так, чисто для эффекту.

— Ты чё, сучара! Плохо всасываешь? Думал я с тобой шутки буду шутить? Одевайся, я сказал! По форме! Ты у меня как герой сдохнешь!

— Чё тебе надо, Брагин⁈ — восклицает он и я слышу в его голосе практически страх.

Испугался, говнюк? Это хорошо. Я тебя об колено переломаю, козья морда. Выдою досуха!

— Мне нужна твоя туша! Оболочка! Ты будешь моей марионеткой! Я у тебя всю кровь высосу! Ты арестован, сука, по ордеру Гаагского трибунала!

Мои слова подкрепляются серьёзными и немного охреневшими от происходящего, лицами сержанта Хаблюка и капитана Рыбкина. Рыбкин щеголяет в Суходоевских погонах, вообще-то.

Обалдевший старлей кое-как одевается и выходит с нами к уазику.

— Куда вы меня везёте? — спрашивает жертва ночного террора, когда мы усаживаемся в машине.

— Убивать, — с вызывающей усмешкой бросает Хаблюк и закуривает.

Он выдыхает дым в открытое окно и заводит машину.

— Ты, козлина, думал я не узнаю? — продолжаю я прессовать.

— Что? — недоумевает Суходоев, зажатый между мной и Геной на заднем сиденьи бобика.

— Ты сам скажи!

— О чём ты? — пытается сохранять он независимый вид. — Между прочим, это противозаконные действия.

— Да ладно⁈ Серьёзно⁈ Противозаконные? А раньше ты о чём думал?

— Когда раньше?

— Когда каратистку ко мне подсылал. Ты вообще дебил? А если бы я её грохнул?

— Что? Что? Я… я… нет, это не то, что ты… думаешь…

— То, это именно то, кусок дерьма. Поэтому грохнуть придётся тебя. Ты вообще не втыкаешь, да?

— Я… я…

— Головка забубённая!

— Нет, это ещё до того было, до нашего… соглашения, — начинает торопливо говорить он. — Я уже отменить не мог…

— Правда что ли? И предупредить не мог? Не трахай мне мозги. Слушай сюда. Тебе капитана не дали? Не дали. И не дадут и вообще из органов выпрут, если не будешь делать, что я тебе скажу. Ты чё понять простую вещь не можешь?

Он молчит. Не хочется к малолетке в подчинение, я понимаю, но надо было раньше думать.

— Значит так, слушай сюда. Вот бумага, сейчас едем проводить обыск и арест. Ясно? Работаем нормально, с понятыми, как обычно. Старший капитан Рыбкин.

— Чего? — не понимает он.

— Того! Даю тебе последний шанс, вот чего. Если будешь нормально работать, жить будешь хорошо, в шоколаде и в окружении богатых невест. Понятно? Понятно, тебя спрашиваю?

— Понятно, — не слишком уверенно отвечает он.

— А если не будешь, сядешь за попытку вымогательства. Все материалы на тебя имеются. Лёха, ты въезжаешь в то, что я тебе говорю?

Он кивает.

— С этой… с Ариной… я, правда, не знал. Мы разбежались, я думал она уехала, а она решила дело до конца довести, дура.

— Разбежались? Ты же к ней в больницу ходил.

— Ну… ходил, — кивает он. — Она позвонила, вот и ходил. Разругались. Сука… Думал, ты не допрёшь.

— Это ты зря думал. Я допру, даже и не надейся, понял? Даже не надейся. Ты, как на ладони у меня. Так, всё выходим.

Машина заезжает в неуютный двор кирпичной хрущёвки на Ноградской и останавливается. Мы выходим из бобика и ныряем в сырой, пахнущий плесенью подъезд. Кругом знаки тлена и разложения, лучшего места для этого сатира и не найти.

Поднимаемся на четвёртый этаж. Вернее, бригада останавливается между третьим и четвёртым, а я поднимаюсь на четвёртый и жму на кнопку звонка. Из квартиры доносятся звуки музыки и голоса. Открывать дверь никто не торопится, им и так хорошо. Но ничего, звоню ещё раз, теперь напористо и тревожно. Немного шухера вам в хату.

Наконец, раздаются шаги и дверь чуть приоткрывается, выпуская наружу облачко душных благовоний и стонущую музыку загнивающего запада. Я с силой толкаю дверь, но она резко налетает на что-то, производя громкий и гулкий звук. На цепочку закрылся козлёнок. В щёлку выглядывает растерянный глаз Снежинского.

— Вам кого?

— Эдик, открывай. Я за Валей пришёл.

— Брагин? — манерно, как тот самый кинокритик, тянет он. — Сюда мужикам нельзя. Только девочкам.

— Позови Валю, — говорю я.

— Хо-хо, она с тобой не пойдёт, — смеётся он, — ей с нами лучше.

— Открывай, — требую я и пинаю по двери. — Я тебе сейчас дверь вышибу и весь подъезд перебужу.

— Что-о-о!

— Валя! — ору я и снова