обескураженного и растерянного Снежинского. Козёл он тот ещё, чего скрывать, но глумливого торжества я не испытываю. Даже жалко его немного, ну а что делать, проблему же решать нужно как-то. Просто так ведь с ним по душам не поговоришь.

Утром я иду к Куренкову.

— Нахера ты мне его сюда отправил? — недовольно спрашивает он.

— Для устрашения. Разговаривали с ним уже?

— С ним Михал Михалыч позанимался. Узнал, где тот порнографию добывает, у кого, почём и как долго покупает. Этот ему всё выложил. Ну, ты методы Мишины сам знаешь. Он и про анашу выложил. У него же и анаша нашлась и даже доллары. Может посадить его и награду получить? А дочка сама пусть выкручивается.

— Смешно, — усмехаюсь я. — А вы-то с ним не говорили?

— Нет, я и не буду. Не хочу, чтобы хоть кто-нибудь догадался о моей заинтересованности.

— Да, у вас налицо конфликт интересов. А я можно поговорю?

— Ну давай. Думаешь, имеет смысл? Зачем практически в открытую давать понять, что всё это постановка?

— Нет, он не допрёт. Тем более всё очень натурально вокруг. И методы дознания.

— Ну, не знаю. Ладно, иди… Пошли, отведу.

Я захожу в маленькую одиночную камеру. Снежинский сидит на нарах, обхватив голову руками и даже не смотрит в мою сторону. Звезда в шоке, походу.

— Алё, Эдик, — говорю я и сажусь рядом.

— Брагин? — удивляется он, поворачиваясь ко мне. — А тебя за что? Тебя тоже взяли?

— Меня? — я смеюсь. — Дурак что ли? Я сам кого хочешь возьму. Потому что я почти как партия — ум, честь и совесть нашей эпохи. А вот ты тупость, позор и полное бесчестие. Ни стыда, ни совести.

— Но это же… Ну как ты не поймёшь, я же не изготавливал и не продавал! Это же просто эстетическое восприятие мира!

— Ладно, хорош дурака включать, гнида. Будешь сидеть с петухами, это уж точно. Знаешь, что это значит?

У него слёзы на глаза наворачиваются.

— Потому что ты сам по себе мразь. Мало того, что ты, член областного комитета ВЛКСМ, творишь всякую непотребщину, порочащую звание комсомольца, так ты ещё и гнусный интриган и самый настоящий подонок. Ну ничего, из комсомола ты теперь вылетишь, ясно дело.

— Почему? — шепчет он. — Почему я подонок?

— Ты не знаешь? Серьёзно? А кто на меня написал донос в ЦК? Ты вообще дурак что ли?

— Как ты узнал? — отшатывается он.

— Как я узнал? Правда? Посмотри, где мы находимся и о чём говорим. Ты у меня весь, как под микроскопом. Неужели это действительно самый важный для тебя вопрос? Как я узнал?

— Что мне делать? — быстро спрашивает он.

Соображает гад.

— Вот, уже лучше. Что тебе делать, чтобы не сесть в тюрьму или сесть, но не стать педерастом? Это разные цели.

— А что сделать, чтобы всё осталось, как раньше?

— Как раньше точно не будет, даже не надейся. Но от тюрьмы я тебя избавить могу. Представляешь, твоя жизнь сейчас находится в моих руках? Ну и как тебе это нравится? Я ведь предупреждал тебя, чтобы ты держался от меня подальше. Но ты решил искушать судьбу. И как, доволен?

— Нет, — качает он головой.

— Ну вот, то-то. Впредь не будь дураком.

— Как мне отсюда выбраться? — шепчет Снежинский. — Прошу тебя…

— Хорошо, я тебя вытащу. Завтра мы с тобой полетим в Москву, и ты пойдёшь в ЦК. Обойдёшь его вдоль и поперёк. На коленях и ползком. Как хочешь. Скажешь, что ты завистливый мудень. Скажешь, что опорочил Новицкую…

— Что? — вскрикивает он.

— Что опорочил Новицкую, чтобы её место досталось твоей бывшей жене. Скажешь, что сам хотел пристроиться в Москве. Скажешь, что осознал и достоин самого тяжёлого наказания.

— Я… я не хочу… — шепчет он.

— Кайф в том, что комсомольцы тебя в тюрьму не посадят, просто выгонят из своих рядов и всё. И ты сможешь опять покупать свои журнальчики и соблазнять пьяных баб.

— А если я не смогу?

— Баб соблазнять?

— Нет, в ЦК добиться, чтобы, ну…

— Если не сможешь, — пожимаю я плечами, — ответ очевиден. Поедешь читать эротическую лирику русских поэтов на зону. Надолго поедешь и очень конкретно. Ты, надеюсь, понимаешь, что я не шучу? Наркотики, опять же, валюта.

— Да там мало! — с ужасом восклицает он. — Всего ничего.

— При желании можно и на вышку натянуть, — хмыкаю я. — А желание у меня будет, поверь. Если Новицкая не поедет в ЦК желание у меня будет катастрофически сильное, неуёмное, можно сказать. И отмазаться ты не сможешь. Ты у меня и по линии МВД и по линии КГБ проходишь. Не забывай.

Он склоняет голову и всхлипывает.

— Не рой другому яму. Извини за банальность, но в этих набивших оскомину народных мудростях и кроется вся сермяжная правда. Ты об этом не думал?

Если бы не желание держать его на виду, поместил бы в какую-нибудь общагу, в клоповник на краю города. Но нет, Снежинскому достаётся одноместный номер в гостинице «Москва», рядом со мной. И выглядит этот поц, ещё недавно всхлипывавший в одиночке, как ни в чём не бывало. Вот уродец.

Признаться, я немного побаиваюсь. А что если он действительно не сможет разрулить ситуацию со своими доносами? Боюсь, могу сорваться и сделать ему невыносимо больно. Поэтому я захожу к нему и чисто для профилактики прописываю короткий, но сильный удар в солнечное сплетение. Профилактику я всегда считал намного более действенной, чем борьбу с последствиями.

— И даже не вздумай злить меня, ты понял, Эдуард Фридрикович?

Он складывается пополам и шевелит губами, как сом, а потом уметается в ЦК ВЛКСМ, а я возвращаюсь к себе в номер и делаю несколько звонков. Злобин говорит, что пока не знает, когда освободится и сообщит мне, как только разберётся с делами.

Думаю, позвонить ли Брежневу и решаю не звонить, а вот Скударнову звоню. Он моментально снимает трубку, будто ждёт моего звонка.

— А, это ты, Егор… — выдыхает он. — Привет. Ты в Москве?

— Да, Даниил Григорьевич. У вас всё хорошо?

— Ну… да, да, хорошо…

Говорит он не только не уверенно, а вообще потеряно как-то.

— Надолго приехал?

— На пару дней, я думаю.

— Понятно…

Чувствуется, что он думает совсем о другом.

— Я если не вовремя, — говорю я, — извините. Я могу в более удобное время позвонить…

— Да нет, вовремя… — рассеянно отвечает он и вдруг оживает. — Слушай, Егор… А-а-а… Не знаю, как сказать… Я тут в ситуации оказался, когда в органы нежелательно… Ну, в общем я никому не хотел бы, понимаешь…

— Да, понимаю, — твёрдо говорю я. — Можете мне смело рассказывать.

— В общем, мне нужен какой-то специалист, который бы мог поговорить… вот ёлки, попал на старости лет… Который мог бы поговорить… с преступниками.

— С какими преступниками?

— Короче, мне нужна консультация. Можешь мне совет дать?

— Могу и не только совет, но вы скажите в чём дело.

— По телефону нет… Нетелефонный разговор. Могу я подъехать? Ты где? В «Москве»?

— Да, как всегда.

— Можешь минут через пятнадцать выйти? Я подъеду.

— Да, буду стоять перед входом.

— Спасибо тебе большое.

Блин, во что он мог вляпаться? У него связей, как грязи. Что там такое, что никому рассказывать нельзя?

Я выхожу из гостиницы и стою у края дороги. Слева от меня вся площадь перед гостиницей забита чёрными членовозами. Волги и Чайки. Хм… Да, жизнь не устаёт меня удивлять, честное слово.

Смотрю на часы. Прошло уже семнадцать минут. Я поднимаю голову и тут же передо мной тормозит чёрная Волга. Как моя, только намного новее. Открывается передняя дверь и из неё выскакивает сердитый мужик. Задняя дверка тоже открывается и из неё выскакивает ещё один. Рожи у них явно уголовные.

Вдвоём они подхватывают меня и запихивают в машину. Я не сопротивляюсь, потому что вижу на заднем сиденьи Скударнова. Эти двое снова забираются внутрь и машина рвёт с места.

— Здравствуйте, господа хорошие, — говорю я и тотчас получаю удар локтем от соседа слева.

— Рот закрой, — с лёгким акцентом бросает он. — Если ещё немного хочешь живым побыть.

15. Тушить пожар нужно спиртом

Однако не слишком дружелюбная встреча.

— Да ладно-ладно, зачем так прессовать, — миролюбиво говорю я. — Все люди понимающие, найдём решение любой проблемы. Для чего кипеш лишний? Даниил Григорьевич, вы как? Всё нормально?

— Прости, что втянул тебя, Егор. Я сам хотел с тобой поговорить, один на один… Без этих… Прости дурака старого.

— Да не волнуйтесь, пожалуйста, всё хорошо будет.

— А ты оптимист, да? — сочно и красиво, как это умеют только кавказцы, говорит передний пассажир.

Он поворачивается и улыбается, правда улыбка на его лице выглядит крайне зловещей