Как он со своими вредными привычками играет в футбол?

Сдается, кто-то врет по поводу профессии. Или нынешнего места работы.

– Для мужика, который имеет привычку вставать с бабы, ты слишком активно интересуешься чужим очком, – беззлобно заметил Брайан и легко закинул свою поклажу на спину. – А давайте действительно пойдем. Раньше выйдем, раньше встанем.

И мы пошли.

К счастью, по эту сторону реки было и правда суше, и довольно быстро стало забирать в гору. Брайан теперь шел первым, указывая направление, и я держалась за ним. За мной шел американец, замыкал недовольный колумбиец.

Вынужденный перерыв ненадолго помог плечам. Но вскоре, особенно, когда крутизна склона подскочила, стало еще хуже. Пот струйками стекал по спине за пояс брюк. Хорошо, что ткань шаровар была цветастая, и мокрое пятно на ней было незаметно. И я поняла, почему Рембо и ему подобные носят повязку на лбу. Потому что по лбу тоже текло. Едкие капли, как ни старайся, попадали в глаза. Черт!

– Привал! – крикнул за спиной колумбиец.

Брайан остановился, оглянулся и тоже вытер лоб. На лонгсливе в районе подмышки мелькнуло темное пятно. О, боже мой, аристократы тоже потеют?!

– Что, устал? – спросил аристократ, почти не запыхавшись.

Я же дышала, как лошадь после скачек. И лицо, наверное, было красное, как свёкла. Вот красавица! Вовремя я решила позволить Уэйду себя соблазнить. Сейчас меня только и соблазнять. Самый сок! После соковыжималки.

– Отлить надо, – беззаботно отозвался Ферран.

Он уже избавился от вещей и теперь держался за ремень, будто отлить собирался прямо здесь и сейчас. Сердитым он не выглядел. Видимо, получил свою порцию эндорфинов от физической нагрузки. Или я ошиблась насчет наркотиков. Может, у реки его что-то разозлило, а теперь он успокоился. Может, его совесть грызла, что он веревку плохо завязал, а нам рикошетом прилетело.

Хотя, где Тавиньо, и где – совесть?

– Отдыхаем, – согласился британец, скидывая рюкзак с плеч и вынимая бутылочку воды. – Пятнадцать минут.

В стиле прирожденного управленца. Не можешь помешать – возглавь.

И, словно специально, Брайан повернул голову безупречным профилем, чтобы попить.

Вода! Профиль! Ах!

Я сглотнула. Наверняка, это какие-то энэлпистские61 техники. С чего бы это меня так вело от бутылки воды и дергающегося кадыка?

– Келли, – раздался сбоку голос американца, и я выпала (или впала?) в реальность. – Может, у вас найдется крем для рук? Или какая-нибудь заживляющая мазь?

– Что у вас случилось? – забеспокоилась я.

Учитывая глубину познаний Эндрю о джунглях, он мог не придать значения чему-нибудь действительно опасному.

– Ну, я же вчера обжегся… крапивой, – потупившись, ответил Додсон.

– Не проходит? Очень больно? Покажите, где.

– Келли, просто дай ему крем, пожалуйста, – подошел Брайан и скорчил няшно-просительную физиономию. И даже ресничками похлопал.

Он что, на нее сел?!

Я закопалась в рюкзаке, чтобы скрыть улыбку. Получив желанное, Додсон направился в лес. Но тут торжествующий вопль Отавиу перекрыл гомон птичьих голосов, и он остановился.

– Как мало иногда нужно человеку для счастья, – снисходительно прокомментировал британец.

– Эй, Брай! Веревку сюда тащи! – орал из леса Ферран. – Я гранадилью нашел!

Уэйд поморщился от такого панибратства, но, привязав веревку к выступающему над землей изгибу корня, пошел на крик, бормоча под нос: «Надеюсь, он ее не всю обо…» Дальше я уже не слышала.

– А что такое «гранадилья»? – спросил американец.

– Про маракуйю слышали? Вот почти она. Или она.

– То есть, вы точно не знаете? – уточнил Эндрю.

– Пока нет. Гранадильей в Колумбии зовут практически все плоды страстоцвета62. Их тут куча видов со съедобными плодами. Поэтому, может, маракуйя, может, нет. Принесут – попробуем.

Судя по всему, Додсон из моих слов всё равно ничего не понял.

– Ну, я, в общем, прогуляюсь, – неопределенно махнул он рукой в другую сторону от той, куда удалились остальные мужчины. – Может, тоже найду… какую-нибудь маракуйю-гринадулью. – И поковылял за деревья, бедолага.

Я огляделась. Мне бы тоже не повредило сходить до ветру, но кто-то должен остаться на страже вещей. Впереди послышался окрик Брайана и ответ Феррана. Я вынула из рюкзака бутылку с остатками кипяченой воды, набранной во время ливня. Теперь у нас не было такого резерва кружек. Каждый взял себе по одной. Лишний вес никто тащить не хотел. Брайан и Ферран несли тент и пленку под лагерь. Додсону досталась бо́льшая часть водных запасов. Плюс еще одежду по максимуму набрали. Вершины Восточной Кордильеры поднимались выше отметки четыре тысячи метров. Конечно, пики-ледники покорять никто не собирался. Но горы остаются горами, где бы ни находились. Тунха, куда я летела, была расположена на высоте две восемьсот, и плевать, что тропики, – вечерами без куртки там прохладно.

Со стороны веревки послышались голоса, и вскоре к нашей временной стоянке вышли Ферран и Уэйд. Колумбийца распирало довольство. Весь его вид так и говорил: «Что бы вы делали без меня, беспомощные гринго». Оба несли в подолах футболок зеленоватые плоды. На голове Брайана венком была скручена лиана, усыпанная крупными цветами.

– Держи, – протянул мне свою ношу британец, и я послушно протянула руки, принимая фрукты.

И он, воспользовавшись тем, что руки у меня заняты, и сама я растеряна, быстро снял венок с себя и надел мне на голову.

– Вот! – удовлетворенно произнес он и отошел на шаг назад, любуясь плодами своих трудов. – Так-то лучше. Королева Джунглей! Правда, Тавиньо?

– Спасибо, очень мило, – поблагодарила я, представив, какой лахудрой в бантиках я сейчас выгляжу. Эклектичненько. Но всё равно приятно.

Колумбиец что-то невнятно буркнул, надрезая ногтями твердую поверхность плода и разламывая его надвое. Мякоть наполнила воздух медовым ароматом. Сразу вспомнилось, что завтрака у нас почти не было, а время к обеду, и даже прочие, казавшиеся неотложными, надобности отошли на второй план. Рот наполнился слюной. Я была готова есть прямо с рук. Но у меня самой руки были полны такими же плодами. Я огляделась, куда бы их деть. Брайан тем временем вынул из чехла на поясе нож. Заметив мои попытки избавиться от плодов, он подошел ко мне почти вплотную, взял плод покрупнее, вскрыл его и тихо, почти интимно сказал:

– Давай, ты будешь держать, а я буду тебя кормить?

Он разрезал гранадилью, раскрыв ее перед моим носом, зацепил кончиком ножа сочную мякоть и протянул мне ко рту.

Как, как это ему удается? Смотреть так, что хочется выскочить из трусов и наброситься на него вместо еды?