Где-то жил год, лечился, как будто не хотел обременять нас своей болезнью. Это был лучший подарок бабушке на день рождения. После возвращения котик прожил ещё несколько лет, а потом снова ушёл в степь, уже навсегда.

Бабушка Зина жила в новостройке — красивом девятиэтажном доме. К ней нужно было ехать с пересадкой: сначала на двадцать девятом автобусе до площади Революции, а потом на троллейбусе номер десять до Центрального универмага. Лев редко ездил со мной, ему больше нравилось у бабушки Маши — в одной из пристроек стоял столярный станок.

В комнате у бабушки Зины царил строгий порядок: у окна стоял дубовый шкаф с собраниями сочинений Гончарова, Тургенева и Алексея Толстого; правее — сервант, заполненный посудой для праздников, который венчала модель подводной лодки Северного флота, запечатанная в оргстекло. С балкона второго этажа виднелось море. На тяжёлом полированном столе всегда лежали свежие газеты и бабушкины очки: бабушка давала мне время поиграть, а потом всегда что-то читала или рассказывала историю. У окна стоял черно-белый телевизор, рядом с ним — проигрыватель пластинок, очень старый, но рабочий. У него была двойная переворачивающаяся игла: тонкая для обычных пластинок на 33 1/3 оборота и толстая — для грамофонных на 78 оборотов. Я пытался слушать на нём пластинки, добытые в сарае бабушки Маши, но эта музыка мне не нравилась, в отличие от пластинок бабушки Зины: я очень любил «Песенку фронтового шофёра» и слушал её в каждый свой приезд, пока не разбил пластинку; ещё мне нравились весёлые частушки про Манечку, которая уехала в город учиться на агронома, но не доучилась, вышла замуж, «разорвала связь с народом» и получила от колхозников пожелание «жить уродом».

Ещё мы с бабушкой слушали радиоточку, но она меня пугала — ведущий постоянно ставил песню, в которой задорный женский голос пел про подвиг и смерть Винни. Синий-синий Винни ложился на провода, и я зажмуривался, представляя, как лопается и горит его кожа от прикосновения к высоковольтному электричеству. Почему он выбрал именно такую смерть, в песне не говорилось, но было отчётливо ясно, что парень спас жизнь героине песни: в куплете пелось про мечту и чьи-то глаза. Оставался только один вопрос — почему же Винни синий? Как-то на улице я увидел пьяного, а потом услышал разговор двух женщин: «Совсем синий этот мужик!» Стало понятно, что Винни перед подвигом много выпил водки — ведь и героям бывает страшно. Когда по радио передавали эту песню, я смотрел на реакцию бабушки, но она оставалась совершенно спокойной, видимо, привыкла.

В коридоре стоял огромный платяной шкаф, в котором висели дедушкины пальто, серое и чёрное. Дедушка умер три года назад, но бабушка никак не решалась раздать его вещи. Я очень любил трогать дедушкины ордена и кортик, но, когда просил рассказать бабушку о войне, она всегда отказывала мне. Я не мог понять, почему — ведь по телевизору почти каждый день подолгу рассказывали о партизанах, авиаконструкторах и тружениках тыла.

Зинаида Васильевна позволяла мне стоить ракетный крейсер — сооружение из стульев, табуреток и покрывал. Папа говорил бабушке каждый раз:

— Мама, Вадик уже все стулья поцарапал, зачем ты ему разрешаешь строить эту халабуду?

— Сынок, пусть внук играет, ничего страшного.

Я постоянно совершенствовал ракетный крейсер, переделывая его то в самолёт-штурмовик, то в атомную подводную лодку, а бабушка уходила на кухню — жарить пирожки с капустой, варить картошку и делать из неё пюре с мясной подливкой.

Иногда я выполнял важное поручение бабушки — носил газету «Известия» глухому дедушке из соседнего дома, матросу с погибшего «Новороссийска». Линкор подорвался на донной мине и затонул в 1955 году на глазах всего города в Севастопольской бухте, большая часть экипажа погибла. Дедушка Лёва любил сидеть на скамейке у входа в пятиэтажку, положив рядом с собой массивную трость. Он никогда ничего не говорил, только улыбался сквозь белоснежную бороду и крепко жал мою руку, когда я клал газету рядом с его тростью. Бабушка рассказала мне о причине его глухоты: так я узнал о контузии.

Иногда к старому моряку я ходил с Игорем, одноклассником. Игорь называл себя поклонником фильма «Чужой», рассказывал мне, что посмотрел на видеокассетах все серии, которые одна страшнее другой: «Чужой», «Чужая», «Чужое», «Чужие» и ещё какие-то, названия которых он забыл. Игорь одевался как металлист: цеплял на джинсовую курточку десятки значков, на брюки — цепочку. Он презрительно отзывался о песнях, которые мне нравились: «Песня фронтового шофёра? Да это же совок отсталый!» Про совок было непонятно, но спросить, что это, я не решался.

Однажды Игорь позвал меня играть с мальчиками в Робин Гуда. Из оружия у бабушки нашлась только деревянная гимнастическая палка, которую я решил использовать как дубину. Игрой оказался охвачен весь район: мальчики с самодельными луками сидели в кустах, высматривая, не появились ли враги, рыцари. Вот из подвала Почты выбежал худой парень с длинными волосами, и я услышал шёпот: «Это он, Робин Гуд!» Парень раздавал приказы направо и налево, но на нас с Игорем даже не посмотрел, крикнул: «Все к катакомбам!» И мы побежали. Катакомбами называли глубокий ров, в стенах которого располагались входы в разрушенные казематы. Мальчики рассказывали, что во время войны фашисты пытали там советских солдат. Внезапно я увидел рыцарей, они убегали прочь. Я погнался за мальчиком в красном пластиковом шлеме и настиг его на краю обрыва. Мы были одни, бой сместился куда-то далеко, но это не имело значения. Я мог столкнуть этого рыцаря вниз, и тогда мы точно победили бы, навсегда. И Робин Гуд принял бы нас с Игорем в лучники. Эта мысль оказалась такой сладкой, что я крепко сжал палку и сказал:

— Прощайся с жизнью. Я сейчас тебя сброшу в ров, и ты умрёшь, паршивый рыцарь.

Мальчик побледнел и хотел сделать шаг назад, но спохватился.

— Ты что? Мы же играем!

Я замешкался, и в этот момент мальчик ловко нырнул под мою гимнастическую палку, бросился наутёк к зданию почты, не оглядываясь. Больше я никогда не играл в Робин Гуда.

Бабушка Зина развивала во мне страсть к коллекционированию: мы высматривали в киосках «Союзпечати» марки и открытки, покупали самые интересные, потом раскладывали их по альбомам. Думаю, так бабушка хотела отвлечь меня от собирания насекомых,