— Федор, смотри… точно удержишь? А то давай попробуем уложить?

— Да ладно! — пренебрежительно хмыкнул тот. — В Марии Александровне весу, как в котенке! Ты о своем беспокойся, эскулап.

Медик скептически покачал головой, но спорить не стал. Еще раз проверил, как лежит в образованной руками Одинцова люльке его пациентка, пристроился рядом с ее головой, пристегнулся и кивнул Терехову:

— Можем взлетать, господин лейтенант. Пройдясь по проходу, Терехов убедился в том, что все в порядке, насколько слово «порядок» вообще применимо к создавшейся ситуации, сел на свое место и обратился к пилоту:

— Слушай меня внимательно, Горелик. Взлетаем на полной гравикомпенсации, ясно? Нежно взлетаем. Исходи из того, что тебе надо на орбиту мыльный пузырь доставить в целости и сохранности. Понял меня?

Ответное «Так точно!» состояло примерно в равных долях из обиженного «Командир, не считай меня идиотом!» и высокомерного «Ты еще меня учить будешь!». Лейтенант усмехнулся — уж в чем, в чем, а в пилотаже на Тараса всегда можно было положиться. Сомневаться не приходится, доставит в лучшем виде из всех возможных. И действительно, отрыв от поверхности произошел именно нежно — сам Терехов не почувствовал ничего, хотя Мэри, лицо которой было ему прекрасно видно, едва заметно поморщилась. Ну, тут уж ничего не поделаешь, верно Савва сказал — живого места не осталось. Ничего, сейчас доберемся, а там и доктор Тищенко подключится…

Именно с Тищенко и разговаривал сейчас Фадеев, негромко и лаконично. Даниил прислушался.

— …Кости целы, только нос сломан… Так точно… Не могу сказать, мой сканер — не ваш диагност, но на первый взгляд… Почки надо посмотреть повнимательнее, остальное вроде не вызывает подозрений… Вот плечевые суставы и запястья плохо, висела… Да… Да… В основном мягкие ткани. Порезы, ссадины, гематомы, рубцы, ожоги… А вот это — нет. Не успел, сволота. Хотел, судя по всему, да, но не успел… Доктор, я все сделал по схеме, но она не спит, а дозу повышать я не рискую — отключить-то отключу, а потом?.. — специфическая медицинская абракадабра, медик в ответ на неслышный запрос перечисляет препараты и свои действия. — Хорошо… Понял… Понял… Мы медленно идем, ей сейчас любая перегрузка… Хорошо… Спасибо…

Закончив разговор, Фадеев поймал взгляд лейтенанта и кивнул:

— Доктор Тищенко нас встретит. Говорит — я все правильно сделал…

— Я и не сомневался, Савва. Ты молодец. Нам повезло, что ты в нашем подразделении, — одобрительно заметил Терехов и сдержанно улыбнулся при виде того, как у не слишком привычного к похвалам медика начинают пламенеть уши.

Перед ведущим на причальную палубу шлюзом Корсакова и Тедеева, считавшего своим долгом само лично приветствовать графиню Сазонову, встретил доктор Тищенко. Рядом с ним стояли гравиносилки.

— Станислав Сергеевич? — Никита напрягся. Все это, хоть и в несколько ином масштабе, он уже видел. После боя в Зоне Тэта.

— Медик группы Терехова доложил — Мария Александровна… гм… пострадала. Ничего вам сейчас сказать не могу, надо глазами смотреть.

— Тааак… — рука Тедеева сжала локоть, как клещами. Корсаков скосил глаза — генерал стоял, глядя прямо перед собой, словно и не слышал сказанного. Полнейшее безразличие на лице, вот только пальцы… пальцы, стиснувшие руку контр-адмирала…

Вспыхнул сигнал готовности, и створки шлюза исчезли в переборках. На палубе было холодно, но Никите было не до того. Он не сводил глаз с уже спущенного трапа. Сначала вышел лейтенант Терехов. Козырнул, но остался рядом с нижней ступенью. Потом спустились еще двое. Наконец в проеме появился Одинцов, двигающийся так плавно, словно нес на руках что-то, что может рассыпаться в прах от одного неверного движения. Впрочем, наверное, так оно и было. Корсаков, забыв обо всем, рванулся было вперед, но Тедеев был начеку. Притормозил, остановил… не дал сделать больше ни единого шага. Со своего определенного генералом места Никита видел только кровоподтеки и ссадины на лице и пятно ожога в центре тарисситового креста на правом виске. Носилки выехали вперед, остановились перед сержантом и он осторожно уложил на них свою ношу. К шее лежащей Мэри присосались щупальца экспресс-диагноста и Тищенко высказался. Высказался так, что одними словами, наверное, мог бы сжечь тяжелый эсминец. Приподнял край одеяла, в которое было завернуто тело на носилках, и высказался еще раз. Тут уж, пожалуй, не выдержал бы и любой из линкоров, входящих в эскадру «Гнев Господень».

— Лейтенант!

— Слушаю вас, доктор, — отозвался Терехов.

— Тот, кто это сделал… он жив?

— Никак нет.

— Жаль… чертовски жаль… — По лицу врача, быстро подключающего что-то под одеялом, на ощупь, бродила странная усмешка. Странная и страшная. — Я бы не отказался разъяснить ублюдку истинное значение термина «боль». На его собственном примере, да-с. И никакая клятва Гиппократа меня не остановила бы, — усмешка стала укоризненной. — Поторопились, лейтенант.

— Никак нет. Это не мы. Это она. Сама. Когда мы пришли, мерзавец был еще теплым, но в остальном — по нулям.

— И почему я не удивлен… так, Фадеев, вы идете со мной, — Тищенко недвусмысленно махнул рукой в сторону выхода с палубы, и носилки, закрытые защитным пологом, в сопровождении медиков выкатились вон. Генерал, помедлив, отпустил руку Корсакова и теперь стоял, с нескрываемым удовольствием рассматривая десантников.

— Терехов… — Никита кашлянул, справляясь с изменившим ему голосом. — Терехов, я жду полный отчет.

— Так точно! Только…

— Что — «только»?!

— Ваше превосходительство, я не вправе вам советовать… но чем меньше глаз увидят записи наших видеофиксаторов, тем лучше. Ни одной женщине не придется по вкусу то, что ее видели в таком положении. Мои-то что, мои будут молчать…

— Ну и мы болтать не станем, — решительно вступил в разговор Тедеев. — Вы сказали, госпожа Сазонова сама убила эту сволочь? Как именно?

Терехов помялся, покосился на Никиту, но никаких подсказок не получил: лицо командующего эскадрой напоминало мраморную маску.

— Ну… Руки у нее были скованы над головой, а ноги свободны. То есть он их освободил…

Генерал поднял сцепленные руки и вдруг сделал несколько быстрых движений. Воздух на палубе испуганно вздрогнул, расступаясь перед хлесткими ударами.

— Вот так?

— Примерно, — кивнул Терехов. — Только майор с правой начала.

— Да это-то как раз не удивительно. Кровь — не водица. Батюшка ее покойный, десантник, кстати, не из последних, тоже начинал всегда с правой. Ладно, Никита Борисович, отправьте-ка меня вниз. Не буду путаться под ногами. Да и пистон кое-кому лучше вставлять лично.

Самое мерзкое в лазарете — это скука. Всепоглощающая, безраздельная, убийственная скука. Заняться абсолютно нечем, разве что спать. Эта идея — спать, спать и еще раз спать! — очень нравится твоему лечащему врачу. И дай ему волю, он реализовал бы ее по полной программе, даже кормил бы тебя путем прямого введения питательных веществ в организм. Впрочем, здесь, в лазарете, ты полностью в его власти. И воля его так же неограниченна, как и скука, и тебе с огромным трудом удается выцарапать право на хоть какую-то толику бодрствования. А еще тебе не дают зеркало. Вообще не дают. Ни одной отражающей поверхности в твоей палате нет, даже в санитарном блоке. И все, что ты можешь определить с уверенностью — это степень заживления сигарных ожогов на груди и тонкого пореза, идущего от горла к животу. Порез заживает отлично, как и следы ножа на ногах, они уже почти не видны, а вот ожоги… Нет, они тоже затягиваются неплохо, но следы, видимо, останутся. Похоже, скорость и качество регенерации, присущие тебе от природы, существенно снизились в последние месяцы. И, будь ты по-прежнему офицером действующей армии, можно было бы сказать «какая разница?», но ты уже не офицер. Ты женщина и это… мешает. Отвлекает от действительно важного, вынуждает размышлять о глупостях наподобие того же зеркала.