class="p1">— Ох, окаянная! Ночная блудница! Совсем, внучек, незваный-нежданный это гость! Сова это глумиться сослепу вздумала. Видно, состарилась вконец, не может отличить чучело от рябчика, как говорится. Испортила нам, блудница, всю засаду. Вот я тебе сейчас покажу… — Дедушка хотел было выйти из шалаша, но я остановил его.

— Подожди, дедуль! Давай посмотрим, что она дальше делать будет.

Я еще ни разу не видел сову и во все глаза глядел на нее. А она еще злее вцепилась когтями в чучело и со всего маху колотила его острым клювом.

— Ну хватит, — не утерпел дедушка. — Она, проклятая, так и распотрошит моего петуха! Гей! — хлопнул в ладоши он, сова мигом сорвалась со своей жертвы и со знакомым уже мне звуком «Пзэ-эх!» быстро скрылась, как и прилетела.

Дедушка с сожалением осмотрел свое изобретение, из которого высунулась пакля, и снял его. Потом мы снова вошли в шалаш. Вижу, у дедушки вид совсем мрачный. Посидев так малость, он торопливо открывает свою большую сумку.

— А как думаешь, чайник может заменить чучело? — улыбается дедушка.

— Чайник-то без хвоста, — говорю я.

— Сходи-ка, принеси брошенное чучело, — велит мне дедушка.

Я принес. Мы пристроили к чайнику «хвост».

Дедушка этот чайник всегда берет с собой. Не раз он меня в лесу горячим чаем из него угощал. Заваривал он чай либо стеблем малины, либо смородины, искрошив их на мелкие части. Очень ароматный чай!

Вот теперь опрокинутый черный чайник висит среди ветвей березы. Он заметен издалека…

Взошло солнце. То здесь, то там слышен стук дятла: тук-тук, тук-тук. Он как будто всех птиц зовет приниматься за работу.

Скоро послышалось кудахтанье тетеревов, потом хлопанье крыльев — шумный подъем птиц с земли.

Вот один черный тетерев летит прямо к нам. Приблизившись к чайнику, он вдруг повернул в сторону и сел на дальнюю высокую березу. Потом подлетел к нему второй, третий… Они о чем-то по-своему разговаривают: кыт-кыт-кыт… Смотрят на чайник, вытягивая шеи. Мне показалось, будто они говорят о нем: «Какая, мол, это дурная птица!»

Я слежу за дедом. Он и не собирается стрелять.

— Давай пальнем, — шепчу ему.

— Далеко, не достанем, — ответил он.

Посидев недолго, тетерева шумно поднялись и улетели, так и не приблизившись к чайнику.

— Да, тетеревов обмануть трудно, — разочарованно протянул дедушка.

Потом мы вышли из шалаша, сняли чайник. Принесли в нем ключевой воды и вскипятили чай. На этот раз дедушка заварил чай кистью брусники…

ПЕТЛЯ

Перевод М. Мухачева

Случай этот произошел давно. Тогда у меня над верхней губой не только усов не было, но даже и пух еще не начинал пробиваться.

И ружье я имел не такое, как теперь, не тульскую двустволку, а пистонку, которую мне подарил почти ослепший в старости дядя.

После каждого выстрела приходилось засыпать через ствол порох, потом запыживать, поверх класть дробь и снова запыживать. Если не подстрелишь зайца с одного выстрела, а только подранишь, то хоть кричи ому вдогонку: «Постой, подожди, косой, пока ружье перезаряжу!»

Но и эта пистонка в ту пору доставляла мне много радости…

Как только выдавалась свободная минута, я спешил в лес. Конечно, в чащу я тогда не забирался, а ходил по опушке да порой заглядывал на Бабье или Пиголово болота. Но обычно шел с охоты ни с чем. Лишь однажды удалось мне подстрелить голубую сойку. В тот день я возвращался домой, не прячась за огороды, а гордо шествовал по улице: глядите, мол, я и в самом деле заправский охотник!

Вот тут-то посреди деревин меня и остановил старый охотник — дядя Мирон.

— Кто, думаю, шагает по улице, задрав нос? — Показывая белые зубы сквозь небольшую округлую черную бороду, улыбнулся он. — А это, оказывается, ты — будущая гроза медвежьих берлог. Как-нибудь мы сходим с тобой, и я покажу тебе, где водится настоящая дичь.

Дядя Мирон исполнил свое обещание: дня через три он сам зашел за мной и повел в лес.

Лиственные рощицы в низинах голые, деревья похожи на большие метлы. Миновав ольшаник, мы поднялись на бугор. Отсюда начинался дремучий сосновый бор.

Дядя Мирон присел на пенек, закурил.

— А ты будешь большой — не кури, — сказал он мне. — Не советую тебе табаком баловаться, особенно в лесу. Сам не заметишь, как искру обронишь, а там, глядишь, и пожар случится. От огня может пострадать все живое: звери и птицы — либо погибнут, либо уйдут дальше. Это всегда помни. Курить каждый раз я останавливаюсь, а если понадобится развести костер, вокруг очага копаю канаву и, уходя, засыпаю золу землей.

Я внимательно слушал поучения дяди Мирона. Он покурил, вытряхнул на пенек пепел из трубки, затушил тлевшие остатки табака и, когда мы отошли, еще несколько раз обернулся назад: не горит ли?

— В старое время, — продолжал он, — когда я был таким же, как ты, безусым юнцом, здесь, можно сказать, на каждом шагу из-под ног вылетали тетерева и глухари. А лес-то какой был! Что ни сосна — не обхватишь…

Действительно, кое-где среди кустарника и мелколесья попадались раскидистые смолистые сосны и плотные кусты можжевельника — остатки старого дремучего леса.

Я поглядывал на дядю Мирона: он вроде бы совсем не интересовался поисками дичи, а словно вышел прогуляться.

— Стой! — старый охотник порывисто дернул меня за плечо. — Слышишь?

Я остановился и прислушался. Где-то неподалеку, с правой стороны, послышалось хлопанье крыльев. Через некоторое время оно повторилось. «Что такое?» — подумал я.

Дядя Мирон, видимо, сразу догадался, что к чему, мигом повернулся и быстро зашагал в сторону шума. Я еле поспевал за ним.

Мы протиснулись в можжевельник. Там, запутавшись лапами в петле, билась большая, похожая на пеструю курицу, птица. Завидев нас, она еще сильнее захлопала крыльями.

Дядя Мирон взял ее на руки, осторожно высвободил из петли. Нога у птицы была изодрана до крови.

— Сынок, живо принеси-ка жидкой смолы и тонкую сосновую пленочку, — поторопил он.

Я с радостью поспешил выполнить просьбу старого охотника.

— А теперь будь доктором, — пододвинулся дядя Мирон поближе. — Смажь пленку смолой и оберни ею рану на лапке.

Он ловко держал птицу, прижав ее крылья. Я не понимал, для чего это нужно. Ведь осталось только свернуть пленнице голову и подвесить к поясу…