– Съешь пару устриц и один бутерброд. Это тоже приказ.

Людмила то бледнела, то краснела, поглядывая со страхом на дверь.

– Ты должна привыкнуть, исполнять все мои просьбы. И запомнить, что мое положение в обществе предполагает отсутствие для меня каких-либо рамок псевдоморали, принятых приличий и норм. Если я желаю лицезреть тебя обнаженной, ты должна исполнять мое требование без каких-либо пререканий. Учись быть послушной.

Он выпил бокал вина и стал закусывать устрицами.

– Попробуй, какие свежие. И лимоны пахучие. Я люблю аромат лимонов. A propos, мы остановились с тобой на Луаре. Так вот, моя послушная гимназистка, мы обязательно поедем с тобой во Францию, в Париж, и Прованс. И там я тебя всюду буду любить. Мы навестим местные клубы, побываем в опере. А сейчас ешь, я тебе сказал.

Людочка послушно ела, бросая на графа бессмысленные взгляды. Ее глаза увлажнились от набегающих слез.

– Не сметь плакать, я тебя еще не мучил по-настоящему, – улыбаясь, молвил он.

Краевский проглотил очередную устрицу, сделал глоток вина и встал на ноги. Он снова обогнул стол и подошел к Людмиле. Смуглая ладонь выудила кусочек льда из-под слоистой раковины устрицы. Не говоря ни слова, он прикоснулся этим кусочком к соскам девушки. Людмила вздрогнула. Ее глаза непроизвольно закрылись стрелами мокрых ресниц. Он наклонялся и захватывал губами твердеющие соски, потом отпускал их и снова водил по ним льдинкой.

– Я-я, я не могу так, – она стиснула зубы.

– Ты где не можешь больше? На сосочках или в попочке?

– Господи, я сейчас потеряю сознание…

– Не потеряешь…

Ей было мучительно и одновременно хорошо, она настолько была возбуждена, что временами стон срывался с ее алых от поцелуев губ.

– Сейчас я прикажу подать Mille-feuille и кофе. Здесь варят прекрасный кофе. И пирожные тоже недурственны.

– Подождите, я должна одеться.

– Нет, моя дорогая. Одеваться и раздеваться ты можешь лишь по моей команде.

– Но как же? Сюда войдет официант и увидит меня голую.

– Обнажена лишь твоя грудь. А знаешь ли ты, что в Древней Греции, да и в Египте, многие женщины носили платья без лифа, и их полные груди качались при каждом движении.

– Но, граф, – взмолилась Людочка. – Мы же не в Древней Греции.

– А жаль… Сиди смирно и не шевелись. Можешь опустить глаза долу, как скромная гимназистка. Ты же у нас скромная и послушная девочка… Вот и веди себя соответственно. Считай это моей прихотью. Я хочу, чтобы тот румяный «Ванька» увидел твои груди с мокрыми и красными ото льда сосками… Я хочу, чтобы этому «Ваньке» твои каменные, мокрые груди снились всю жизнь. Давай доставим ему небольшое эстетическое наслаждение. Сиди ровно! Я приказываю.

Через минуту Краевский кликнул лакея. Стоит ли говорить, что несчастный «Ванька», увидев ошеломительную наготу Людочки, сначала вытаращил глаза, а потом вспыхнул как маков цвет, но тут же совладал с собой и, напустив на лицо выражение привычной учтивости, подал господам заказанный десерт и кофе. Он собирал на поднос блюдо с недоеденными устрицами и икрой. Расставлял в красивом ансамбле кофейные чашечки и пирожные. Людмиле казалось, что эти церемонии не закончатся никогда. Она боялась поднять глаза, боялась шевелиться. Дурнота подкатила внезапно, когда за официантом закрылась дверь. Увидев необычную бледность ее щек, граф подошел к ней, достал из кармана пахучую соль и поднес к ее носу. Она вздрогнула и очнулась.

– Не пугайте меня так, мадемуазель. Людмила Павловна, вы каких кровей будете? Кто был вашим отцом?

– Папа умер от ранения…

– Мне очень жаль… Нет, определенно в вас бежит кровь аристократки. Надо бы разобраться в вашей генеалогии. Может, ваша мама или бабушка были внебрачными отпрысками барствующих особ? Вы грохаетесь в обмороки не как простолюдинка. Да и когда я вас впервые увидел, то ваша стать, порода… Нет, вы не из простых. И все-таки, повремените с обмороками.

– Да… Но, не мучайте меня, – снова захныкала она.

– Ты видела, как он смотрел? – оживился Краевский. – А, впрочем, куда там, ты ничего не видела. Бьюсь об заклад, он навсегда запомнит это чудное видение – твои пленительные плечи и райскую грудь. Хотя, они здесь всякого насмотрелись. Но твои грудки – это особый изыск. О, как стоят твои соски. Девочка, сейчас я покажу тебе еще одну форму любви. Её привычно называют – французской. Я знаю, что ты не умеешь, но у нас все впереди… Я хотел перенести это на более позднее время. Но пощади меня, дорогая. У меня более нет сил терпеть. От вожделения лопнут мои тестикулы. Сядь на край стула. Не морщись. Тебе не больно так сидеть… Терпи, моя радость. Я спущу брюки, и ты возьмешь моего друга в свой прекрасный ротик. Не возражай. Открой его…Я покажу тебе движение… Так, так… И аккуратно с зубками. У тебя хорошо получается. Просто соси, – он крепко взял ее за затылок.

Людочка сделала все, что потребовал граф. Ей казалось, что в этом чувственном марафоне не будет конца, и скоро она умрет от разрыва сердца. Но разрыва сердца не случилось. Граф содрогнулся и выкрикнул что-то нечленораздельное. А у нее по губам побежала теплая влага, и стало солоно во рту.

Он сразу замолчал, устало плюхнулся на стул и застегнул пуговицы. Его взгляд стал чуточку рассеянным и сонным.

– Одевайся. Здесь прохладно. Я куплю тебе шелковый платок с кистями, для плеч… Сейчас поедем в магазин, – устало произнес он и закрыл глаза.

Она подтянула кверху ворот платья и завязала тесемки от передней шнуровки.

– Поешь пирожные и кофе, – проговорил Краевский, не открывая глаз. – Ешь. Они очень вкусные.

Людмила взяла серебряную ложку и принялась медленно есть десерт. Действительно, он оказался очень вкусным. За всю жизнь она не ела ничего вкуснее. Когда Краевский пришел в себя, ее тарелка была пуста.

– Я люблю тебя, моя нежная девочка, – сказал он, глядя ей в глаза. – Скушала? Умница. Поехали по магазинам.

– Анатолий Александрович, давайте лучше потом. Я не могу более терпеть. Поехали домой. Мне нужно…

– Ну, хорошо. Потерпи еще полчаса. Сейчас мы заедем только к ювелиру. Я куплю тебе браслет и кольцо. А потом домой.

Граф расплатился по счету и дал хорошие чаевые официанту, который не смотрел прямо, а уводил в сторону голубые, чуть выпуклые глаза от его молодой спутницы.

– Пойдем пешком. Извозчика возьмем чуть позже. Здесь всего пол квартала до ювелирной лавки, – прошептал Краевский. – Ты ведь можешь идти?

Она только сморщилась и жалобно посмотрела на него. В этом месте улица была почти пустынной. Навстречу им попалось лишь два случайных прохожих. Он шел с ней под руку, как с женой. На время она забыла о всяческих неудобствах. Людочка просто млела в душе от того, что может прилюдно опереться на его крепкую руку.

«Господи, сделай так, чтобы не было никого в его жизни, а осталась бы я одна, – мечтала она, понимая всю греховность своих мыслей. – Господи, что я несу? Господи, как он хорош. Я умираю от чувств к нему. Но что будет далее, когда вернется Руфина? Она скоро родит. И у нее может быть сын. Он полюбит ее за сына и будет все время с ней. Нет! А я? У нас никогда не будет общих детей. Даже любить меня нельзя, как всех женщин. Но боже, как я хочу, чтобы его член вошел мне туда, куда входили члены тех, уличных мужиков. Я вслух боюсь произнести это место. Должно быть та, подзаборная шалава, была жутко счастлива. И может, она даже родит от кого-то из них… Хотя, ребенок? Сейчас? Нет, сейчас он мне совсем не нужен. Пусть лучше все будет так, как есть. Пусть он делает со мной все, что считает возможным. Я – раба его, раба навеки».