– Очень…

– Мой бог, проходят века, а суть женщины неизменна, – философски изрек граф. – Вот она, магическая сила Aurum[16]. Как говорили древние: Auri sacra fames.[17] А знаешь, я даже рад, что ты выдаешь в себе качества обычной женщины. Я не люблю женщин из так называемых «новых», курящих папиросы, спорящих с мужчинами на равных, презирающих моду, украшения и все то, что делает женщину – женщиной. Я не стал бы об этом никогда говорить, ели бы не та степень близости, что связывает теперь нас, но моя супруга презирает всяческие украшения. Она носит лишь оловянный католический крест, – его глаза погрустнели. – Конечно, она набожна, и в ней много добродетели… Но, к черту добродетель, если в женщине отсутствует всяческое лукавство, кокетство, чертовщинка, расчет наконец. Добродетель к месту в сиротских приютах и на благотворительных аукционах, а в постели мне нужна красавица, чьи глаза горят от новых украшений, мехов, платьев. Мне нужна женщина слабая, нуждающаяся во мне. Я одену тебя как куклу, моя девочка. Это украшение ты получила за то, что щекастый «Ванька» пялился сегодня на твои белые груди. И за твои нежные губки, и за французскую любовь в кабинете ресторана. И за то, что я сейчас из тебя достану. Живо раздевайся! Я не просто достану эту несчастную пробку, я тебя еще немного помучаю…

Она снова разделась и тихонечко легла с ним рядом. Все ее тело пробивала крупная дрожь. И трудно было сказать: дрожит ли она от возбуждения, или от страха, или от счастья. Этот головокружительный коктейль вошел в ее кровь и делал ее неимоверно счастливой. Сильные руки графа обнимали ее всюду, усы приятно щекотали медленными поцелуями. Он снова распалял в ней жуткое желание.

– Твои соски пахнут устрицами!

– Ну, вот… Вы сами виноваты. Этот лед… Ах…

– Как ты там мокра! Смотри… – он показал ей свои пальцы.

Она жутко смущалась и закрывала глаза. Он целовал ее в губы, прижимаясь голым телом. Каменная твердость члена немного пугала.

– Мила, ляг на бочок. Сейчас я буду ласкать твой похотливый бугорок и одновременно поиграю с нашей китайской штучкой.

То, что началось далее, заставило Людмилу застонать от фантастического удовольствия. Как он это делал? Он ласкал ей клитор, но сзади пресловутая пробка, благодаря его манипуляциям, давила конусом куда-то вверх – в какую-то кипящую желанием точку. И точка эта распалялась от пульсирующих касаний. Откуда он все знал? Он не просто шевелил, он тряс ею в быстром темпе. На самом пике ей хотелось, чтобы в нее зашло нечто большее, чем эта пробка. Она начала насаживаться на его пальцы. И это чародейское слияние, трепет, быстрое скольжение, настойчивое шевеление, заставили ее содрогнуться в немыслимом по силе оргазме. Этот оргазм был иным, чем все, подаренные им накануне. Она кричала и царапалась, словно дикая кошка.

– Господи, Мила, куда я попал? Ты же тигрица, Мессалина и Клеопатра. Как я тебя нашел?

– А-а-а… Нет. Все!

– Мила, мы чуть ее не потеряли…

– Кого? – слабо прошептала она.

– Пробку. Она теперь мала для тебя. Ты так хорошо раскрылась, любимая. Ты – прелесть.

– Где она?

– Вот, – показал ей граф блестящий конус. – Ты боялась, а она чистенькая.

– Фу, уберите её…

– Конечно, уберу. Эту. Завтра будет другая.

Она мотнула головой, в знак несогласия.

– Но-но… Не спорь со мной. Ты так славно кончила. Ты потрясающая весталка! Весталки были целомудренными, но думаю, что попку свою они таки подставляли для утех славным жеребцам.

Она слушала его, прикрыв глаза.

– Мила, девочка моя, – его рука трясла её плечо. – В нашем союзе один гражданин остался неудовлетворенным. Посмотри на этого мерзавца. Он стоит на карауле, как штык. Уложи его спать. Теперь ты это умеешь. Давай еще раз закрепим пройденный урок. Слезай на пол, вставай на колени. А я сяду на край. Так… Делай так, как я тебя учил в ресторане. Соси его сильнее, ласкай язычком, – сильная ладонь снова легла на ее затылок…

А потом снова был сон. Людочке приснилась мама. Она строго смотрела на дочь, хмуря брови. Людмила о чем-то упрашивала ее, бежала за ней. Но мать бросила ей в лицо бранное слово и ударила по щеке. Девушка вздрогнула и проснулась.

Весь вечер они провели вместе, сидя на широкой кровати. Он рассказывал ей какие-то поучительные, либо курьезные истории из античности, декламировал стихи. Она внимательно слушала, но выражение глаз казалось немного грустным.

– Мила, я довольно состоятельный человек, но если ради каждой твоей улыбки я буду покупать тебе такие дорогие украшения, то я разорюсь, – иронично заметил он.

– Нет-нет, не надо…

– Что не надо?

– Покупать столько украшений.

– Ты уверена? – он рассмеялся.

Она в смущении уперлась лбом в его плечо.

– Ну, что с тобой? Отчего ты снова притихла, птичка моя?

– Я соскучилась по маме. Ты отпустишь меня на выходной?

– Конечно, отпущу! – уверенно сказал он, но в его душе впервые шевельнулось острое чувство тревоги.

Людочка немного успокоилась, а Краевский постарался быстро сменить тему.

– Завтра мы поедем в магазин мадам Дюмаж. У нее есть очень красивое белье, целый отдел белья. А потом мы заедем к Ламберу. У него есть туалеты для молодых дам – таких, как ты, молодых и хорошеньких.

– Анатоль, но ведь у Ламбера жутко дорогой магазин. Помните, тогда у директрисы, я видела как раз свертки из этого магазина.

– Нет, не помню. У какой директрисы?

– Вот это новость! – задохнулась Людочка. – Так вы же меня и пригласили к себе в дом, у нее, у Марии Германовны в кабинете!

– Разве? – он дурашливо округлил глаза. – Мадемуазель, вы что-то путаете. Я решительно не знаю никакой Марии Германовны.

– Ну как же! Мария Германовна Ульбрихт!

– Как вы сказали? Ульбрихт? – он нахмурился, будто припоминая что-то. – Нет, не знаю я дамы с такой фамилией, – продолжал он притворствовать с совершенно серьезной миной.

– Здравствуйте! – не унималась Людмила. – Так вы же сами сидели у нее в кабинете.

– Да? Я сидел? Знаете ли, Людмила Павловна, я много где сижу. Например, в попечительском совете, в земской управе или вот, как давеча, я сидел в ресторации с одной милой дамой, которая одна слопала весь мильфей, – он расхохотался и защекотал ее.