За ней челядинка несла еще две такие же узорные шелковые рубахи: лиловую, как цветущий вереск, и зеленую, как трава. Обе были отделаны полосками шелка другого цвета; несколько потрепанные в разных жизненных превратностях, одна заштопанная, другая с надставленным подолом, они тем не менее радовали глаз насыщенностью цвета и блеском ткани. Среди моря обычных домотканых рубах эти вещи поражали, как осколки иного, чудного мира, и их хотелось осторожно потрогать – не мерещатся ли. Невозможно было представить человеческие руки, способные выткать эту сияющую красоту. Только Макошь и ее дочери-суденицы, наверное, могут это сделать, начесав кудели из прядей самой радуги.

– Оденьтесь, девушки! – посоветовала Семислава. – Сейчас к вам Святомер придет. А ваши вздевалки пока вымоют. Позатерлись в дороге…

– Так нас же на дне лодьи везли, будто скотину какую! – возмущенно отозвалась Лютава, пока Молинка с тайным восхищением разглядывала принесенное.

Одеваться в греческие рубахи, невесть на кого шитые, не хотелось, но их белые льняные вздевалки после дороги и впрямь имели не лучший вид, а представать перед чужим князем, будто две замарашки, не хотелось. И они ведь княжеские дочери, не холопки какие-нибудь! Молинка первой схватила лиловую рубаху и натянула поверх поневы, а потом принялась вертеться, оглядывая себя со всех сторон и одергивая жесткую, непривычно лежащую ткань.

Лютава тем временем неохотно натягивала зеленую. На спине у той при ближайшем рассмотрении обнаружилась заплата из тонкого льна, искусно выкрашенная травами в бледно-зеленый цвет, довольно близкий, но все же выделявшийся на узорном шелке. Ощупав заплату с внутренней стороны, Лютава обнаружила тщательно зашитый шов длиной несколько меньше ладони, приходящийся прямо между лопаток. Судя по всему, это был топор…

– Любопытно князюшке, – заговорщицки зашептала Семислава, помогая Молинке расправить складки под поясом. – Ему уже все уши прожужжали, что-де Доброслав привез двух дочерей князя Вершины, да обе красавицы такие, что не сказать словами!

– Ему не о красавицах, а о воеводах сейчас думать надо! – заметила Молинка. – Сыновья вон женатые, а все туда же!

– Сыновья не все женатые, есть у нас и женихи! – с намеком ответила Семислава, весело поглядывая то на одну княжну, то на другую. – И такие все соколы – только выбирай!

– Ну что, готовы? – Дверь приоткрылась, и из-за нее послышался мужской голос. – Можно мне войти?

– Еще чуть-чуть, князюшка! – звонко ответила Семислава.

Наконец обе угренские княжны причесались, заплели косы и приготовились к встрече. Кланяясь князю Святомеру, обе старались принять невозмутимый вид, но в душе не могли одолеть робости. Сейчас они полностью находились в руках этого человека, которого обстоятельства сделали врагом их отца.

Однако, глядя на Святомера, можно было подумать, что к нему явились две любимые дочери.

– Лебедушки вы мои дорогие, ягодки вы мои красные! Будьте целы! – приговаривал Святомер, отвечая на поклон каждой из девушек и приветливо целуя их в щеки. – Вот порадовали вы меня, старого, не могу сказать как!

Это был вовсе еще не старый, оживленный, бодрый человек, носивший на себе множество следов прежних битв: он слегка хромал на правую ногу, на левой щеке у него виднелся из-под русой бороды длинный кривой шрам, а правый глаз немного дергался, из-за чего старший князь вятичей имел прозвище Моргач. Видимо, с Доброславом он уже переговорил и знал обо всем, что случилось на Днепре и Угре, но держался очень приветливо и дружелюбно, не в пример своему надменному и замкнутому сыну. Внешнего сходства между Святомером и Доброславом не наблюдалось ни малейшего – тот, видимо, пошел лицом и нравом в материнскую родню.

– Будь цел! Какой же ты старый – удалее иных молодых будешь! – не удержалась Молинка, сразу распознавшая в его приветливости искреннюю радость бойкого мужчины при виде молодых девок.

Впрочем, Молинке не обрадовался бы разве что сухой пень – шестнадцатилетняя, свежая, румяная, она источала здоровье и жизненную силу, будто сама земля, уже готовая принести обильные плоды.

– А что до радости, Святомер Дедославич, то уж прости – не своей волей мы к тебе в гости приехали, – добавила Лютава. Рядом с пышущей здоровьем сестрой она казалась еще более худощавой, сухой, загорелой и неприветливой. – Увезены мы из отцовского дома силою, тайком, темной ночью, и сын твой Доброслав с нами обошелся, как разбойник лесной, а не как гость, к очагу принятый.

– Знаю, знаю! – Святомер замахал руками, торопясь прервать ее речь. – Уже попенял ему, дураку, прибил бы, да перед воеводами стыдно. Сын вырос с бортевую сосну, а ума как у дитяти! Не ожидал я от него! Князь Вершислав мне как брат, его дочери – мои дочери, а он вас, голубки мои белые, как полонянок уволок! Простите его, ради чуров, – мужик молодой, глупый, горячий! Уж очень ему обидно было, что смоляне с нами дружить не желают! Хоть так, думает, а добуду подмоги!

– А если ты этого дела не одобряешь, то вели нас домой на Угру отвезти, – предложила Лютава. – Тогда мир между нашими землями не нарушится. Зачем тебе на Угре враги, княже, разве хазар мало?

– Да как же я вас отвезу? – Святомер развел руками, да Лютава и не ждала, что он согласится. Он был совсем не так прост, как хотел показать, и разбойное решение своего сына, несомненно, одобрял. – Двух таких красавиц, дев молодых, я же одних не отправлю! Вам надо дружину давать, воеводу давать! А у меня сейчас каждый отрок наперечет! Вот разобьем хазар, тогда видно будет. Да и зачем вам домой – не век же у отца с матерью под крылом сидеть, надо когда-то из гнезда вылетать да свое гнездышко вить! Вы обе девы уже взрослые, из недоросточков вышли, так чего дожидаться? Пока красота не увяла, надо и женихов приглядывать. А у меня сыновья – все как на подбор. Одного только Доброслава женил, остальных не торопил, как знал, что таких невест дождусь! Все они здесь, и сыновья мои, и племянники, любого выбирайте! И Твердята, второй мой, и Ярко, Рудомера, брата моего старшего, сын единственный – и по годам, и по стати вам обеим в самый раз! Какой приглянется, такого и берите!

– Да что же мы, навки безродные, чтоб самим себя выдавать! – Молинка всплеснула руками. – Без отца, без матери свою судьбу решать! Ты своим бы дочерям, княже, не желал такого! А коли решимся – род от нас откажется, зачем тебе такие невестки!

– Не откажется от вас род, что ты говоришь! Я бы от таких красавиц нипочем не отказался!

– Даже если бы к хазарам сбежали? – Лютава усмехнулась.

– Так то хазары! Язык чужой, обычай чужой. А то мы – словене, с кривичами одного языка, одних богов почитаем.

– Одних или не одних, но замуж без родительского благословения не ходят. И если не хочешь ты нас в дому полонянками безродными держать, то говори с отцом нашим.

– Ну, ладно! – Хозяин махнул рукой. – Вы пока, милые, побудьте гостями моими. Жена за вами присмотрит. Отдыхайте, мешать не буду.

Он ушел, но толком отдохнуть девушкам не пришлось. По причине приезда Доброслава и его новостей в Воротынце стихийно собралось вече, причем вятичи требовали показать им дочерей Вершины, и за ними снова пришли.