Том проводил ее до самых дверей, не веря, что все это происходит на самом деле, что все так и кончится.

Сиара отперла входную дверь и послала ему улыбку, еле различимую в темноте зимней ночи.

– Спасибо, что подвез.

Том кивнул. Он все время старался держаться легко и непринужденно, не выдавая боли, которая ныла у него в груди.

– Я еще не знаю точно своих планов насчет Лохмора. Но обещаю: ты будешь первой, кому я сообщу.

Сиара вышла из тени дверного проема и подняла к нему печальное лицо.

– Если я могу чем-нибудь помочь, дай мне знать.

Том отступил на шаг – слишком велико было желание поцеловать ее, но он боялся разрушить это шаткое, насквозь лживое равновесие.

– Мне лучше вернуться к гостям.

– Спокойной ночи, – сказала она грустно и нежно. – Это было чудесное Рождество.

Он быстро кивнул.

– Да, чудесное.

И пошел прочь.

– Том, я…

Он с надеждой оглянулся.

– Что?

– Я… – Она немного помедлила, а затем тихо сказала: – Береги себя.

– О боже, Сиара, ты выглядишь ужасно! Ты здорова? – Мать смотрела на нее с нескрываемым ужасом.

Супер! Мало того что она чувствует себя паршиво, так она еще и выглядит хуже некуда.

Сиара протянула матери подарочные пакеты.

– С Новым годом, мама!

– Ох, милая, не стоило! Ты же знаешь, мне ничего не надо!

Пока она разглядывала содержимое пакетов, Сиара прошла в дом, бормоча под нос:

– Душу продам за чашку чая.

Пока закипал чайник, Морин суетилась вокруг дочери:

– Будешь мясной пирог, лапка? А хочешь бабушкин рождественский пудинг? Она мне его из самого Рэнвила прислала. Я говорила ей, что не нужно, но ты же знаешь, она никогда меня не слушает. А посылка таких денег стоит, я тут могла десять пудингов купить, так еще мне пришлось за ним ходить на почту, а погода была просто ужас.

Обычно Сиара просто пропускала мимо ушей мамино нытье, но то ли сказалась усталость или бессонная ночь, но она неожиданно для себя тихо сказала:

– Может быть, это ее способ показать тебе свою любовь?

Морин посмотрела на нее как на сумасшедшую.

– Ты что, заболела?

Сиара закатила глаза. Как всегда, упоминания о любви и вообще о каких-либо человеческих эмоциях были в ее семье под строжайшим запретом.

– Я недавно завтракала. Я не голодна.

Мать налила чай в две кружки с яркими маками.

– И чего это ты приехала в такую рань?

Сиара хотела по привычке сочинить что-нибудь относительно убедительное, но вместо этого сказала правду:

– Я хотела тебя видеть.

Морин поставила перед ней чашку.

– Вот теперь ты меня действительно пугаешь.

Боже, с ее матерью просто невозможно разговаривать! Сиара достала молоко из холодильника. Теперь она и сама уже не понимала, зачем приехала.

Вчера вечером она отправилась спать с твердой решимостью с первого дня нового года начать новую жизнь, в которой не будет даже воспоминаний о Томе Бенсоне. Но спала она очень плохо, проснулась рано с ощущением невыносимой пустоты и одиночества, не знала, куда себя деть, так что быстро собралась и поехала в Дублин.

Ей нужно было уехать отсюда – из дома, из поместья, от надежды, что Том приедет повидать ее на прощание. Все кончено, и чем скорее она смирится с этой мыслью, тем лучше.

Передав молоко матери, она сказала:

– Пошли погуляем в парке, а после обеда пройдемся по распродажам?

– Не могу, лапка, мы сегодня в приходе играем в бинго.

– Мама, что за…

– Что?

– Неужели ты не можешь… Неужели ты не можешь уделить мне хоть немного времени?

Она действительно сказала это? Попросила мать о внимании, о поддержке? Зачем? Чего она ждала? Что, спустя годы молчания, они наконец поговорят по душам?

Морин разглядывала дочь, поджав губы.

– Я читала в газетах, что новый герцог приезжал в Лохмор на Рождество. Это из-за него ты такая?

Сиара уже открыла рот, чтобы рассказать ей все, но вместо этого встала и вышла из кухни, кинув на ходу:

– Я в ванную.

Она зашла в свою старую комнату. На стенах висели плакаты «Растения Ирландии», которые она купила в день своего семнадцатилетия в Национальном ботаническом саду. Она прекрасно помнила теплый июньский день, долгую прогулку с друзьями и радостное предвкушение, что скоро она поедет к деду в Лохмор и увидит там Тома. После ботанического сада они пошли в бар, а потом в тату-салон, где она сделала себе татуировку на лодыжке. Мать устроила ей истерику, а Том сначала вообще ничего не заметил, но потом ему понравилось.

По крайней мере, ей хватило ума не сделать татуировку с его именем, а ведь сперва был план именно такой. Но все равно, когда она смотрела на свой колокольчик, она вспоминала Тома.

Она услышала в коридоре шаги матери и напряглась.

Она понимала, что не стоит говорить ей о Томе. Сиаре не хотелось выслушивать проклятья в адрес покойного герцога и всей их семьи.

Но в то же время ей хотелось поделиться с мамой своим горем. Ведь мама, как никто другой, поймет ее, потому что знает, что значит влюбиться в мужчину, который никогда не будет твоим. И мама единственная, кто знал, что произошло между ней и Томом двенадцать лет назад.

Но Сиара не знала, готова ли она сама к такому разговору. У них с матерью не такие отношения. Они привыкли замалчивать проблемы и высмеивать сантименты. Такие вещи в один день не меняются.

Сиара вышла в коридор и постучала в дверь материнской спальни.

Морин, одетая в шерстяное платье цвета спелой сливы, причесывалась перед зеркалом. А ведь она все еще была красива – тонкая, с миндалевидными глазами и скулами, которым всегда все завидовали. Сиаре вдруг стало жаль ее. У мамы никого не было после того, как ее бросил муж. Или Сиара об этом не знала?

Она улыбнулась отражению матери.

– Давай съездим в город. Я угощу тебя обедом. Ты успеешь на свой бинго.

Морин обернулась.

– Только подкрасься, ради бога.

Сиара подошла и встала перед зеркалом рядом с ней.

– Я так плохо выгляжу?

Морин рассмеялась.

– Немного косметики не помешает.

Сиара закатила глаза, но взяла у мамы тюбик с тональным кремом.

Она красила ресницы, когда заметила, что Морин пристально смотрит на нее через отражение в зеркале. Сиара опустила тюбик с тушью.