стену. На мгновение мне захотелось, чтобы Юэн по-прежнему находился в комнате, чтобы я смог разобраться с ним в рукопашной схватке. Я шагнул в полумрак. И тут же отшатнулся, подавившись от запаха разлагающейся плоти. Здесь он был наиболее сильным, здесь находился его источник, здесь все и началось. И здесь, казалось, все и закончилось.

Зажав рукой рот, я заглянул через дверной проем в комнату. Но не смог разглядеть неподвижные очертания тела. В комнате его не было, если только труп не был втиснут за кушетку. Поэтому запах гниющего мяса, похоже, исходил из одной из многочисленных сумок, валявшихся на полу. Либо им веяло из какого-то другого места на этой мусорной поляне. Куриное крылышко в отапливаемой и непроветриваемой квартире смогло бы произвести через несколько дней запах покойницкой. И вполне вероятно, что на время моего отсутствия здесь была оставлена тухнуть коробка жареных цыплят – во славу Богини, поскольку это был уже не мой дом, а посвященный Ей храм грязи.

Пол был устлан пищевыми обертками и мятыми газетными листами, хрустящими и желтыми от мочи. Но причудливый порядок изначальных мусорных пирамид исчез либо был разрушен в прах парой пляшущих, грязных ног. Мои же видения разрушенной музыкальной коллекции оказались вполне обоснованными. Юэн разбил каждый компакт-диск и пластинку о стены либо сломал своими длинными пальцами.

Я быстро отметил, что мои книги странным образом остались нетронутыми. Возможно, Юэн проявил какое-то остаточное уважение к тому, что некогда было важным в его жизни. Но эта небольшая радость не принесла мне особого утешения. Отчетливое зловоние, шедшее от страниц, помешало бы их дальнейшему использованию.

Широко распахнув шторы и полностью открыв два больших подъемных окна, я взмолился, чтобы свежий воздух и солнечный свет проникли в комнату. Затем я развернулся, чтобы рассмотреть разрушения при нормальном освещении. Подобно жертве урагана, мне пришлось идти сквозь руины и смотреть, что осталось. Именно тогда я увидел Юэна.

Я не заметил его останки ни из дверного проема, ни когда шел через комнату, поскольку мой взгляд был прикован лишь к полу. Но теперь, стоя спиной к открытым окнам, я обнаружил то, что от него осталось. На потолке.

Ничего не соображая, я направился в противоположный угол комнаты. Неспособный моргнуть или сделать вдох сквозь ткань рубашки, я двигал потерявшими чувствительность ногами, глядя на то жуткое пятно.

В темном, коричневатом комке вывернутой наизнанку человеческой кожи я безошибочно узнал длинные, сальные пряди волос, свисавшие ранее из-под бейсболки Юэна. Где были кости, внутренности и глаза, я не знаю и по сей день. Но меня не оставляло впечатление, что он потерял свою кожу, покидая квартиру через потолок, в значительной спешке и самым неудобным способом, который только можно себе представить.

1. Ибо объявила Она, что, когда все закончится, богочеловеку будет дарован проход к свету скрытого солнца.

2. И он будет лишен всех земных вещей, чтобы войти в царствие Ее, где его, Ее избранника, будут ждать красота и богатства, о которых простолюдины не могли и мечтать.

3. Да, богочеловек возляжет с ней, как гордый жених со своей милой невестой, и они объединятся навеки.

4. И как дитя входит в нижний мир без одежды и волос, влажное от красной материнской благодати, ты придешь ко мне.

5. И, чистый и незапятнанный, будешь заключен в объятья.

На полу, прямо под большим круглым пятном на потолке, некогда выкрашенном в оттенок сатинового фарфора, я заметил зубы Юэна. Его желтые зубы, с темным веществом у корней. Они уже не скалились мне, а были рассыпаны среди мусора, словно морские ракушки, вытряхнутые из пляжных сандалий.

Свинья

Затухающий свет, казалось, уходил с земли в небо, а не опускался вниз вместе с садящимся солнцем. И дети будто кожей чувствовали тьму, проникающую в бунгало. Конец дня пришел со своим вкусом, пах торфом и мокрым от росы папоротником, просачивался, увлажняя воздух, словно черную землю в саду. Похожие на кости ветви могучих деревьев каури, окружавших бунгало, исчезали в пустоте безлунной ночи и вызывали у детей странное ощущение страха, который был гораздо старше, чем они сами.

Когда они жили в Англии, в такие вечера разжигали костры. И для троих детей эти ночи, несмотря на их пугающую природу, также несли в себе некоторое очарование и никогда не вызывали такую тревогу, когда родители были дома. Но сегодня ни мать, ни отец не вернулись из заднего сада, окруженного обширными зарослями леса, вечно стремящегося вернуть себе дом, или так, во всяком случае, казалось. Всякий раз, когда после сильных ливней выглядывало солнце, заставляя мир искриться, их отец часто говорил, что слышит, как растут растения.

В начале десятого папа отважился выйти первым, попробовать быстро завести машину. Двадцать минут спустя, с вытянувшимся от тревоги лицом, мама отправилась на его поиски, и больше они ее не видели.

До того, как мать с отцом вышли из дома, трое детей помнили то же самое выражение озабоченности на лицах родителей, когда у младшей маминой сестры обнаружили рак и когда папа потерял работу. Это было на следующий день после серебряного юбилея королевы, незадолго до того, как семья отправилась на большом корабле в Новую Зеландию, чтобы начать новую жизнь. Сегодня их родители изо всех сил старались скрыть тревогу, но два брата, девятилетний Джек и десятилетний Гектор, понимали, что их семья в беде.

Вместе с Лоззи, их четырехлетней сестрой, Джек и Гектор, заперев дверь, спрятались в прачечной, где наказала им оставаться мама, прежде чем пойти на поиски отца.

Джек и Лоззи сидели, прислонившись спинами к морозильнику. Гектор сидел ближе всех к двери, возле бутылок и ведер, с помощью которых папа делал вино. И они находились в прачечной так долго, что уже не чувствовали запах моющих средств и гвоздики. Лишь в глазах у Лоззи присутствовала уверенность, что ситуация может превратиться в приключение со счастливым концом. Глаза у нее были большие и карие, наполнявшиеся благоговением, когда ей рассказывали сказку. И теперь эти глаза разглядывали лицо Джека. Чувствуя себя зажатым между уязвимостью сестры, собственной невинностью и смелостью старшего брата, которым восхищался и которому пытался подражать, Джек осознавал, что его задача – успокоить Лоззи.

– Что думаешь, Гектор? – спросил Джек, косясь на брата и одновременно пытаясь унять дрожь в нижней губе.

Лицо у Гектора было белым как мел.

– Нам велели оставаться здесь. Они скоро вернутся.

От слов Гектора и Джеку, и Лоззи стало легче, хотя младший брат подозревал, что старший просто отказывался верить, что их