– Как насчет Юры и Жени? Выяснил?

– Выяснил. Вот… – Старший лейтенант положил перед Габелая бумажку. Здесь все их данные.

Изучив бумажку, Габелая передвинул ее к Рахманову. Рахманов вгляделся: Воронецкий Юрий Петрович. Русский, тридцать четыре года, москвич, прописка постоянная. Работает на заводе «Станколит». Серов Евгений Всеволодович. Русский, двадцать восемь лет, москвич, прописка временная, по лимиту. Работает в тресте «Метрострой». Ясно, что места работы в гостиничные карточки вписаны постояльцами от фонаря. Да и почти наверняка оба паспорта липовые. Взяты же эти паспорта были совсем не для гостиницы. А для постов ГАИ.

– Запрос в паспортный отдел сделал? – спросил Габелая.

– Сделал, – сказал старший лейтенант. – Но сами знаете, ответ будет не скоро.

– С дежурной поговорил?

– Поговорил. Она этих людей помнит слабо. Оформились они ночью. Уехали рано утром. Давно все-таки было.

– Ну что ж, спасибо. И давай своего Шарабидзе.

– Сейчас.

Старший лейтенант вышел. Человек, вошедший после этого в кабинет, выглядел лет на тридцать. У него были карие миндалевидные глаза и редкие черные волосы. Одет он был в белый полотняный костюм и кремовые туфли. Как только он вошел, Габелая широко улыбнулся:

– Батоно, прошу. Вы Шарабидзе?

– Шарабидзе.

– Садитесь, вот стул. – Подождал, пока вошедший усядется. – Родион Чолович, познакомьтесь, это следователь, Андрей Викторович Рахманов.

– Очень приятно, – сказал Шарабидзе.

– Приглашены вы сюда в качестве свидетеля. Задавать вопросы будет Андрей Викторович. Если ваши ответы будут заноситься в протокол, вас это не смутит?

– Нет, батоно.

– Тогда, Андрей Викторович, прошу.

Рахманов начал задавать вопросы. Первые ответы Шарабидзе сводились примерно к следующему: он, Шарабидзе Родион, действительно вышел на работу вечером десятого июля. Вместе с напарником Майсуром Челия они должны были обслуживать в рейсе поезд сто двадцать второй «Сухуми – Москва», вагон номер семь СВ. Никаких особых происшествий в рейсе не было. В Москву прибыли почти по расписанию, опоздав всего лишь на двадцать или двадцать пять минут, точно он не помнит. То есть к перрону Курского вокзала состав подошел около одиннадцати утра, в понедельник, двенадцатого июля.

Наконец Рахманов задал вопрос по непосредственно интересующей его теме:

– Десятого июля в ваш вагон должен был сесть мужчина лет шестидесяти, одетый в синюю куртку с металлическими пуговицами и серые брюки. В руке этот пассажир должен был держать черный чемодан с ремнями. Вы помните этого пассажира?

– Очень хорошо помню.

– Какое у него было место?

– У него было два места, пятое и шестое.

– Вы хотите сказать, он ехал в купе один?

– Один. Поэтому я его и запомнил.

– Этот пассажир объяснил, почему он один занимает целое купе?

– Объяснил. Сказал: он человек больной и пожилой. Поэтому специально взял два билета, чтобы его никто не беспокоил.

– Его действительно никто не беспокоил? Не подсаживался? Или, может быть, вызывал в коридор? Вспомните?

– Ничего такого не было. Пассажир почти все время сидел в купе. Вечером десятого я подал ему чай. Одиннадцатого днем Челия, мой напарник, по просьбе пассажира сходил в ресторан за едой. Вечером одиннадцатого и утром двенадцатого я снова подал ему в купе чай. Все. Больше мы его не беспокоили.

– Когда поезд пришел в Москву, этого пассажира кто-нибудь встречал?

– Никто. Я никого не видел. Он вышел, и все.

– С чемоданом? Тем же самым?

– Да, с чемоданом. Тем же самым.

– В пути этот пассажир разговаривал с вами или с напарником?

– Нет. Попросил принести ему еды, и все.

– Пожалуйста, опишите внешность этого пассажира. Волосы, глаза, нос, рот, подбородок. Общее сложение, рост, комплекцию.

– Волосы седые, редкие. Зачесаны набок, чтобы прикрыть лысину. Глаза не помню. Нос какой-то бугристый. Рот и подбородок – обычные. Сам не маленький. Солидный такой человек, внушительный.

– Особых примет не заметили? Родинок, родимых пятен? Шрамов, рубцов?

– Особых примет? – Шарабидзе задумался. – Не заметил.

Задав еще несколько вопросов, Рахманов понял: больше ничего ценного проводник ему не расскажет. Протянул ему протокол на подпись.

Когда секретарша сообщила о появлении Люки, он сразу же был приглашен в кабинет.

Внешне Ларион Рогава был типичным хозяином жизни: высокий, голубоглазый, с ежиком русых волос, одетый в обтягивающий мускулистый торс тонкий серый свитер и модные брюки. Еще молодой, он тем не менее уже успел обзавестись двумя резкими морщинами у углов рта, придававшими ему особую мужественность.

Войдя, Люка прежде всего настороженно посмотрел на Рахманова, явно пытаясь понять, кто это. Спросил, крутанув брелок с ключами:

– Заурбек Владимирович, я что, помешал? Вы заняты?

– Нет, нет. Давай, Ларион, проходи. Вообще, будь как дома. Вот стул, садись. Чаю хочешь? – Нажал кнопку селектора: – Калбатоно Этери, дайте нам чайничек. И три стаканчика. Разливать не нужно, мы сами.

– Насчет чая спасибо, Заурбек Владимирович, не хочу. – Люка сел на стул. – Вы сказали, есть короткий разговор. С вами? Или с товарищем?

– Со мной и с товарищем. Познакомься: Андрей Викторович Рахманов. Следователь по особо важным делам. Из Москвы.

– Чем это я мог заинтересовать следователя по особо важным делам? Да еще из Москвы?

– Ничем. Ничем абсолютно. Просто нам нужно выяснить пустяковую деталь.

– Пустяковую деталь… Что ж, слушаю про пустяковую деталь.

– Причем обещаю: о том, что ты нам скажешь, никто не узнает.

– Что же вам нужно выяснить? От меня, бедного?

– Пустяки. Масть[22].

– Масть?

– Да. Масть человека, который летом наводил у тебя справки. Об Азизове.

Люка изобразил раздумье своеобразным жестом: оттопырив щеку языком. Покачал головой:

– Не пойму, Заурбек Владимирович, о чем вы? Какой человек? Простите, но никто никаких справок у меня не наводил. Тем более об Азизове.

– Вот что, Люка… – Габелая подождал, пока поставившая на стол поднос с чаем секретарша уйдет. Наполнил стаканы, отпил из своего, снова поставил его на поднос. – Как ты думаешь, откуда мы знаем про этого человека? И про то, что он наводил у тебя справки об Азизове?

– Заурбек Владимирович, я вообще не знаю, о чем вы говорите.