думал как-то в тот момент, какой гнидой оказался мнимый друг. Некогда было думать. Обида — обидой, но не гореть же ему живьём, в самом деле. Пьяный в усмерть, Михей запутался в руках-ногах (как только добрался сюда с канистрой и умудрился поджечь дом?) и снова упал рожей в землю, едва поднявшись на четвереньки. То ли страх тому виной, то ли развезло вконец. Пришлось волоком его оттянуть подальше от пожарища. Так этот козлина ещё орал:

— Упырь проклятый, не тронь.

Потом, осознав, что вытащил его на траву, заткнулся, с удивлением глядя, как пытаюсь отдышаться: от натуги подранное дымом горло снова свело приступом кашля.

— Ты это… что же? Спас меня? Ты ж упырь и душегуб!

— Я тут понял, что иные упыри куда лучше людей, Михей, — в нашу сторону уже бежали сельские. Какая-то баба с метлой. Бог ее знает, зачем метла сдалась на пожаре. Мужик бородатый за ней следом. Судя по всплескам и шипению, с той стороны, где крыльцо, народ дружно тушил огонь. Не ради спасения моего никчемного имущества — за свое пеклись.

Встречаться ни с кем из них я не желал, так что нырнул в кусты, чтоб затеряться поскорее огородами. Правда, идти было некуда. Дом-то сгорел.

Вспомнив свое обещание, повернул левее, туда, где ближе к горе, на границе села хоронили покойников. Говорил же, что навещу, если жив останусь. Самое время. Пусть бабка и не велела ночами к погосту бегать, мол, нечего тревожить-то, да только я давно уж не шугался мертвяков. Сколько всего стряслось: тут либо примешь, как есть, либо кукухой съедешь.

Погост встретил меня стрекотали сверчков, роем мошкары и жутковатым шелестом травы. Селяне не шибко заботились о своих родственниках, видно, считая, что тем теперь уж на порядок глубоко наплевать. Я и сам никогда прежде не рвался навестить последний приют отцовских костей. И ещё б лет двадцать не пришел сюда, если б не данное слово.

Найти Иркину могилу оказалось трудно. Пришлось плутать заросшими тропинками, ещё и темнота не слишком помогала в поисках. К штанам липли цепкие колючки, выросшая почти до пояса трава хлестала руки, будто прогоняя незваного гостя.

— Могла б и встретить, — буркнул себе под нос. Ох слышала б бабка, так по губам отвесила — неделю б молчал не в силах пошевелить распухшим варениками.

Обернулся через плечо, будет похороненная здесь отцовская мать вправду могла услышать. Никого. Ирка встречать тоже не вышла. Не то чтоб я прям так хотел. Вырвалось. У меня ж вечно язык за зубами не держится… и битым сколько был за то, а все равно…

Поплутав ещё минут с двадцать, нашел-таки неприметную могилку. Видать, родня тут давно не бывала. Уехали, может, из села, или тоже уж никого нету из них.

Оглядевшись, сел на прогнившую балку грубо сколоченной скамьи. Чувствую себя дурак дураком. Это ж с землёй что ли говорить?

— Спасибо, вот, пришел сказать. — Глаза, в ночной темени пообвыклись. Заметил, что крест деревянны давно дал крен, а выцарапанное на нем имя почти не видно. — Спасла ты меня. Зачем не знаю.

Ничего. Не сказать, чтоб я ждал увидеть Ирку… А глаз все равно не отводил.

— Если ждёшь, что извиняться стану, так не жди. Нахамил зря — признаю. А в остальном … — развел руками. Мне, наверное самому нужно было все вот это в голове перебрать. Прошлое, нынешнее. Слова Михея, Васькины тоже.

— Вот пришла б ты честно. Сказала… так и так. Люблю не могу, возьмёшь с приплодом? Я может и подумал ещё. А ты врать с порога… Ты ж не за любовью пришла-то. И потом тоже не за нею. Да и не было у нас любви, сама знаешь. Я, может, в той любви не много смыслю. Но это точно не когда с половиной села любятся… Не оправдываюсь я, ты не думай…

Странно это. Вроде и виноват я, куда ни глянь, а с другой стороны… Ну, хоть убей, не верил я в Иркину любовь, что тогда, что сейчас. И что дитя мое тоже не верил. Она сама-то, небось, точно не знала, чье… Кукла Васькина, правда, утверждала, что моя кровь…Так эта соврет — не моргает.

— Вот зачем ты топиться пошла? Неужели другого решения не нашлось? И потом ещё пришла ко мне зачем?

— А кто тебе сказал, что сама пошла?

Я аж подпрыгнул от неожиданности, да чуть с лавки не рухнул. Иринка. Как живая. Вода с волос капает, платье тоже, как мокрое, облепило ладную её фигурку.

— Топиться или на вечную жизнь уговаривать? — Я на всякий случай отодвинулся чуть дальше, а Ирка весело засмеялась колокольчиком.

— И то и другое.

— Это как же не сама? А кто тогда?

— Думала ты.

— Да ещё чего! С какой бы стати мне тебя топить?

Ирка пожала плечами, села на холмик земляной, вытянув красивые, стройные ноги.

— Ну чтоб не докучала приплодом…

— Так себе повод грех на душу брать. — Ну надо ж было такое надумать. — Так и не узнала кто?

— Узнала. Но тебе не скажу. Не твоя то забота. — Ирка отвернулась и принялась рассматривать косую деревяшку креста.

— Потому и приходила за собой звать? Отомстить хотела?

Молчит. Как будто не слышит меня даже.

— Прокляла за что?

— А то не я была, а воля Богов. Ты ж сам зарок давал. Вот и платишь за свои обещания.

— Кому зарок? Рыбе?! — Совсем уж глупо звучало, что всё это за дурость детскую и разговор с рыбой бессовестной.

— Ты, Емеля, привыкай думать, прежде чем рот открыть. О последствиях, о том, как сказанное на тебе и других отразится.

И ведь нечего ответить. Молчу.

— А снять проклятие как?

— Так я тебе и сказала, — Ирка снова рассмеялась. — И так что-то очень уж откровенная сегодня. Честная, аж противно.

Тем временем, она поднялась, отряхнула одежду свою и кивнула куда-то мне за плечо:

— Иди давай, нечего тут бродить ночью. Обидишь Ваську, утоплю.

И ноги сами меня прочь понесли. Я хотел ещё столько спросить”

И про Ваську, и про проклятие, и чей ребёнок-то был на самом деле. Хотел и не мог даже замедлить шаг, не то что остановиться. Ноги до самого выхода с погоста как не мои были. А как оказался за отмеченной колышками и сеткой территорией, так навалилась тяжесть вековая. Хотелось лечь прям тут и спать.

Испугавшись таких мыслей, через силу побрёл по дороге, не думая, куда и зачем иду. Как-то само собой вышло, что дошёл до Ладомилы избы. Промёрз,