этом доме он никогда не слышал ничего подобного. – Карем не отрывал взгляд от сына. – А ну-ка, извинись, Раис.

– Простите, тетя Гита.

– Все в порядке, Раис. И нет, я не скормила мужа Бандиту.

– А что с ним тогда случилось?

– Еще один хороший вопрос. Ты секреты хранить умеешь? – Когда Раис торжественно кивнул, она наклонилась и поманила его пальцем. Мальчик придвинулся поближе. – Я понятия не имею, что случилось с моим мужем!

– Но это же не секрет! – возмутился Раис.

– Да ну?

– Конечно нет! Секрет – это когда ты разбил папины часы, а потом сказал, что это сделала твоя сестра, потому что она никогда не шалит и ее не заругают! – выпалил Раис и зажал рот ладонью. – Ой, прости, пап.

Карем покачал головой. Фарах была права: волосы у него были очень густые. Седина лишь слегка оттенила несколько прядей на темени и на висках.

– Я забуду о том, что ты сказал, если прямо сейчас пойдешь в кровать.

Но Раис, похоже, был мастером в искусстве добиваться своего, потому что, не обращая ни малейшего внимания на неодобрительный взгляд отца, опять обратился к гостье:

– Тетя Гита, ну пожалуйста, можно я покажу вам мои шарики со дня рождения? Папа нес их всю дорогу из Кохры.

Гита тоже проигнорировала неудовольствие Карема:

– Буду рада на них посмотреть.

Раис, мгновенно вскочив, исчез в своей комнате, Карем лишь успел предупредить натужным шепотом:

– Сестру не разбуди!

– Хороший мальчик, – сказала Гита.

Карем улыбнулся:

– По-моему, он влюбился.

– О… – Гита скромно поправила пучок. – Я бы так не сказала…

– Нет, правда. Он без ума от Бандита!

– А… Ну да.

Раис вернулся с пятью воздушными шариками на бечевках, зажатых у него в кулаке. Шарики еще парили где-то ближе к потолку, но потихоньку начинали сдуваться – резина морщилась, уже не была такой упругой. По какой-то ужасной и неуместной ассоциации Гита с первого взгляда на них подумала о своей груди и о ее перспективах.

Она тихо похлопала в ладоши раздувшемуся от гордости Раису:

– Чудесные шарики!

– В кровать, – велел ему Карем.

Раис сделал безуспешную попытку задержаться, снова напомнив, что хочет пить, а потом, комично свесив голову, побрел все-таки в спальню, волоча за собой воздушные шарики.

Гита последовала за Каремом через комнату на задний дворик, который оказался неогороженным клочком земли, грязным и совсем крохотным. Там валялся велосипед со сломанной подножкой, чуть поодаль спал буйвол, привязанный к колышку рядом с земляной печью и горой жестяных мисок и кастрюль.

– Прости за беспорядок.

– Да ничего.

Гита на секунду вспомнила о собственных проблемах. А точнее, о Фарах. И все эти неурядицы вдруг потеряли для нее значение. Если Фарах сегодня опять облажается с Самиром и прибежит к ней домой, надо будет даровать ей прощение и новый план по избавлению от мужа, решила Гита.

– Так тебе не удалось его отравить? – спросил Карем.

– Кого? – напряглась она.

– Бандита. Ну, своей стряпней, помнишь? Да я шучу!

Гита изобразила смешок, но получилось похоже на всхлип:

– А, да. То есть нет. Я же сказала, что он не захотел есть кхичди.

Это была чистая правда. Гита пришла к выводу, что Бандит слопал столько галет «Парл-Джи», что рис с чечевицей не вызвал у него интереса. Она поставила наконец пса на землю, и Карем присел на корточки, чтобы его погладить. Теперь, избавившись от своей ноши, Гита не знала, куда девать руки. Она схватилась за мочку уха и сверху вниз смотрела на темный затылок Карема.

– Пес выглядит довольным. По-моему, за него теперь можно не волноваться. Он сделал ка-ка?

– Что? – растерялась Гита. Ее шокировал не сам вопрос, а детское словечко, которое произнес Карем.

Он досадливо вздохнул, пока Бандит крутился у его коленок, настойчиво требуя внимания.

– Извини, в этом доме я уже забыл, как разговаривать со взрослыми. В следующий раз спрошу, не надо ли тебе пи-пи.

Бандит запрыгал, норовя лизнуть Карема в лицо. и, не рассчитав усилия, ткнулся с размаху ему в подбородок.

– Бандит! Фу! – Гита хлопнула пса по морде. Тот взвизгнул, но прыгать перестал, и в качестве извинения она почесала ему круп – уже заметила, что негоднику это нравится больше всего. – Ох. Он тебя не покалечил?

Карем засмеялся:

– Нет, конечно, он же размером с твою тыкву. Ах ты уродец, – потрепал он Бандита по загривку. – Такой уродец, что просто прелесть.

– Эй, повежливее! Этот пес, между прочим, герой, потому что подвергся жестокому обращению и выжил.

Карем с улыбкой посмотрел на нее:

– Ты тоже. Но в отличие от него ты выглядишь шикарно.

Гита рассмеялась – не смогла сдержаться. И не потому, что не поверила ему – она, разумеется, и не могла поверить, а потому, что со стороны Карема было очень смело упомянуть о ее прошлом в таком забавном ключе. Из главного злодея Рамеш вдруг превратился в какого-то второстепенного персонажа, и ей это понравилось. Гита в очередной раз восхитилась умением Карема говорить то, что ей хочется услышать, и так, чтобы не обидеть даже такого человека с оголенными нервами, как она.

Наградой ему за это стал дефицитный подарок – правда:

– Это было очень мило с твоей стороны. Спасибо.

– Всегда пожалуйста, – отозвался Карем. А потом он выпрямился и коснулся ладонью ее щеки.

К Гите уже тысячу лет никто не прикасался намеренно, только случайно. Даже до того, как они с Рамешем окончательно сделались чужими друг другу, задолго до того, как он исчез, она перестала воспринимать его прикосновения как проявление близости. Сначала в них появилась какая-то небрежность. Время шло, и они превратились в злую пародию на ласку. Но ведь физический контакт – естественная человеческая потребность, и Гита, которой любые прикосновения стали нестерпимы, тем не менее жаждала их, повинуясь какой-то маниакальной тяге, сродни той, что заставляет алкоголиков захлебываться собственной рвотой, а наркоманов – курить порошок из мертвых скорпионов. Разум Гиты кричал от ужаса, пока она тянулась к ладони Карема, как цветущие гелиотропы – к солнцу.

И дело было вовсе не в том, что она вдруг обезумела от желания и у нее от проснувшейся страсти свело низ живота. Не в том, что ей пришлось столкнуться с собственной сексуальностью после пяти лет воздержания. Все было гораздо хуже. Гита, прильнув к легкой ладони ничего не подозревавшего Карема, должна была признать несколько ужасных фактов. Что она долгие годы жила с уверенностью в том, что перестала быть объектом желания для кого бы то ни было. Что, несмотря на этот первый факт, она все это время жаждала человеческих прикосновений. И что, несмотря на оба упомянутых факта, она ничего не могла изменить, живя в крохотной деревеньке, где ее имя смешано с грязью.

Поэтому она сама удивилась, когда вдруг оторвала ладонь Карема от своей щеки и поцеловала его.

Она почувствовала вкус табака, но свежего, и это было даже приятно. Он ответил открытым ртом